Идет война. Два человека,
Тихон и Анатолий, попадают на остров. Вокруг никого. Только они и слепой
случай, вечно играющий с нами в чет и нечет. Этот случай подвесил жизнь каждого
из них, сделав ее не определенной. Видимо, Бог решил сыграть с ними в кости,
одновременно посмотрев, что они будут делать, чтобы спасти свою жизнь. Как они будут умирать….
Тихон
молод и красив. У него есть чувство собственного достоинства. Он не боится
смерти. И с вызовом, т.е. с папиросой в зубах, смотрит ей в лицо.
Анатолий слаб, малодушен. Он взывает к милости
и просит пощады. Страх парализует его сознание принадлежности к человечеству.
Тихон
– герой. Анатолий – предатель, жалкое пресмыкающееся существо. Ценой смерти
Тихона Анатолий хочет спасти свою жизнь.
А
потом был взрыв, который должен был уничтожить Анатолия вместе с Тихоном. Но
вопреки законам природы, оба они остались живы.
Тихона
неизвестно кто спас, Анатолия спасли монахи. Тихон, видимо, попал в госпиталь.
Анатолий оказался в монастыре.
Тихон обласкан жизнью. Он стал адмиралом. У него есть семья. Анатолий
обласкан Богом. Он стал провидцем, у него появился дар исцелять людей.
Возникает вопрос: а почему Бог одарил трусливого Анатолия, а не храброго
Тихона? У Лунгина нет ответа на этот вопрос.
Тихон
в жизни заурядный человек. У него банальность написана на лице. Анатолий почти
святой. Вновь возникает вопрос: почему герой стал обыкновенным человеком, а малодушный человек стал почти святым. Вот на этот вопрос в
фильме Лунгина те только нет ответа, но он даже не
поставлен достаточно внятно.
Тихон
не знает себя. Он не знает пределов своей души. И поэтому не может преступить
ее. У него душа – вещь в себе, т. е. ее как бы и нет. Анатолий знает пределы
своей души. На нем лежит грех. Он преступник. И поэтому для него душа не
заповедник, не вещь в себе, а обременение страданием.
Страдание
от греха оказалось плодотворным. Грех открывает, вернее, дал возможность
Анатолию открыть свою душу. Тихон безгрешен. Но его безгрешность неплодотворна.
Она у него мелочная, плоская.
Тихон
повернут к миру, открыт для его житейских истин. Его сознание знает, но не
страдает. Оно наполнено интенциями, а не смыслами уже сознания. Анатолий открыт для своей души, повернут к
своей самости. Его сознание не знает, а причиняет ему ущерб, укоряет, заставляя
его страдать.
Анатолий
действует на самого себя. Тихон действует на других, руководит другими, помогая
им. Как, например, в эпизоде со своей дочерью.
Действие
на других подлежит забвению, растворяясь в мире объективации. Действие на
самого себя не подлежит забвению, ибо оно вне времени, прежде смены состояний.
Тихон
поименован другими. Его речь пуста, а сознание, как монолит. Оно не знает
расщепления. Тихон живет, как все. И
говорит на языке другого. Анатолий именует себя сам.
Он не такой, как все. Его речь является полной, т.е. символической. Он говорит
на автономном языке.
Отец
Анатолий выделяется даже среди монахов монастыря, ибо все монахи, как монахи. А
он юродивый. А вот почему он
юродивый? Этого авторы фильма не знают.
Т.е. они не знают, что монахом может быть и обычный человек, для которого душа
является простой вещью в себе, как у Тихона.
Отец
Анатолий – исключение из правил. Но как он тогда может жить в монастыре, если
монастырь – это устав, правила общежития. Для монаха монастырь – это то же, что
для обывателя социум. В нем есть порядок, расписание, т.е. нечто высшее,
которым поддерживается внутреннее. Для отца Анатолия монастырь – это не
соблюдение порядка службы, для него – это врачевание душевных ран, снятие сердечной
боли. Это остров спасения от самого себя.
Там,
где душу терзают грехи, где имеет место самоедство, нет пространства,
свободного для социально приемлемого поведения. А это значит, что оно граничит
с безумием. В мире поименованных других нет места для воздействия себя на
самого себя и его безумия.
У
монаха вера в Бога встроена в последовательность внешних действий, как у
обывателя вера в социум встроена в самую ткань его ожиданий. Монах – человек.
Все, что он делает, он делает не от своего имени, а автоматически, редуцируя
свою волю к бессознательному действию рефлекса, тем самым он достигает
идентичности с самим собой. Напротив, отец Анатолий двойственен, парадоксален.
Его смыслы мерцают и перемигиваются, мешая самоидентификации. Отец Анатолий
играет самого себя, полагая, что он не есть то, что он есть.
Монахи
монастыря, которых мы видели в фильме Лунгина, земные
люди. У каждого из них есть своя история и, следовательно, есть забвение, без
которого история была бы не историей, а актуальностью.
У
отца Анатолия нет истории. Она у него остановилась в момент совершения греха. И
теперь он этот момент может только длить, не прерывая. Внутри этого момента нет
смены состояний. Нет времени. Между тем Бог всегда там, где нет смены
состояния. А поскольку при замораживании времени внутри себя нужно еще жить во
времени вне себя, постольку получается юродство. Монахи - не юродивые. У них
время идет своим чередом, от молитвы к молитве.
Тихон,
явившийся отцу Анатолию чудесным образом,
снимает с него грех, прекращает
терзания его души, возвращая ему способность к забвению. А значит и историю
возможного превращения отца Анатолия в обыкновенного человека. Но эта тема уже
для другого фильма. Это другая история.
Таковы,
на мой взгляд, причины, порождающие юродство отца Анатолия из фильма Лунгина «Остров», эстетика которого построена не на мимесисе, а на самоограничении галлюцинирующего сознания.
В
фильме Лунгина «Остров» этическое начало враждует с эстетическим. В нём мораль убивает самоценный язык кино,
его говорящие символы. Этот фильм прост, как «Менты»
или «Улица разбитых фонарей». Его персонажи статичны, как маски. Событийный ряд
фильма исчерпывается эпизодами, связанными с разными людьми, приезжающими на
остров. В фильме нет столкновения событий со смыслами, нет изображения
метафизической войны, которая идет между ними. Смысловой ряд фильма не лишает
события их событийности, а событийный ряд не лишает смысла их осмысленности. В
результате зрители не могут не видеть различия между тем, что хотят сказать
авторы фильма, и тем, как это ими говорится. Вот это несовпадение и составляет
причину эстетической неудачи фильма.
Вот
мы видим какую-то испуганную девушку. Она, по всей видимости, в институтах не
обучалась, книг не читала, живет в глуши и верит в чудеса. Оказывается, эта
девушка испугалась своей беременности и приехала к старцу на остров за
благословением на аборт. Уже сама по себе эта мысль нелепа. Непонятно, как она
могла прийти в голову авторам фильма. В этом эпизоде всё выглядит глупым: и
девушка, и Мамонов, вещающий прописные истины о том, что нехорошо убивать
детей. Девушка боится, что с ребенком она не выйдет замуж. Мамонову нужно было
не топать ногами, а сказать: «Милая, не делай глупостей. Избавишься от ребенка
– выйдешь замуж. Муж будет пить и бить. Сохранишь ребенка – замуж не выйдешь.
Ребенок будет тебе радостью и утешением, а государство не даст вам пропасть.»
Эпизод
с мальчиком на костылях ничего нового не прибавляет: народу нужны чудеса,
церкви нужна вера.
История
отношений отца Анатолия и настоятеля монастыря приблизительна и очень поверхностна. Настоятель ходил в удобных сапогах и
думал о Боге. Отец Анатолий сказал, что он изгоняет бесов и
сжег сапоги. Теперь настоятель принужден ходить в носках и думать о
сапогах. Когда смотришь этот эпизод, думаешь о том, будет ли Сухоруков до конца
фильма ходить в носках или нет. Если не будет, тогда зачем авторы фильма
придумали эту сцену с изгнанием бесов из кочегарки.
Конечно,
в Европе на этот фильм будут смотреть иначе. В нём увидят, прежде всего,
экзотику. Рассказ о борьбе машин желаний и тел без органов. В отце Анатолии,
наверняка, будет усмотрена шизоидная личность, которая в своем неприятии
общества приобретает черты социального извращенца. Обществу, олицетворяемому
Тихоном, угрожают не революционеры, а маргиналы и безумцы, вроде отца Анатолия,
который говорит не на языке общепринятой логики, а на языке парадокса и
абсурда. Будучи деконструированным субъектом, отец
Анатолий отвергает нормы разума в угоду своему
бессознательному, своей имманентной машине желаний. Либидонозные
потоки энергии не увлекли дочь Тихона и отца Анатолия в недифференцированный
опыт бессубъектной жизни. Она вылечилась, а он умер. Конец фильма.