Когда
я узнал, что будет обсуждаться «этос глобального мира», я подумал: а почему не
этосы[1]?
Есть миф о том, как рождался кентавр. Я имею в виду его родителей - Иксиона и
Нефелу, встречу двух разных природ. Если встречается бытие с отрицанием бытия,
то в результате встречи появляется «полу», нечто половинное, состоящее из
разных сущностей. И оно, как минотавр, занято пожиранием естественности. Можно
подумать, что речь идет о существовании каких-то кентавров или химер, т.е.
существ, образовавшихся в результате слияния реальности и видимости реальности.
Совмещения несовместимых природ. Это - во-первых. Во-вторых, тему этоса
глобального мира можно описывать на универсалистском языке Соловьева. И это
будут одни результаты. А можно описывать на позитивном языке
Данилевского-Леонтьева. И это будут другие результаты. Иными словами, тему
глобалистики можно обсуждать как столкновение двух конкурирующих философских
стратегий.
Идея
глобальности возникает в эпоху географических открытий и затем воспроизводится
в XIX веке, удерживаясь в сознании как проблема промышленного общества.
Вместе
с появлением машинной цивилизации появляется и следующая проблема: люди
начинают что-то делать, и это «делаемое» сказывается на других. «Сказываемость»
принуждает людей к разговору, который никак не связан с их конфессиональной или
культурной принадлежностью. Это как коммунальная квартира, в которой живут
разные люди. В ней нужен какой-то порядок. Зачем гадить? Поэтому пошел разговор
о том, чтобы не гадить, не затрагивая существа воззрений каждого участника
разговора.
Глобальная
тематика возникает вне религиозной этики. Она формирует то, что я называю
новоязыческой стратегией. Мировые религии, утратив мистериальную истину,
ослабели. И поэтому появились языческие стратегии в поисках новых тотальностей.
Возник глобальный эволюционизм. Появились представления об этосе глобального
порядка.
Ослабление
мировых религий заставляет искать истоки новых мистерий. В рамках новоязыческой
стратегии происходит всеобщее понижение требований к уровню формирования
человека. Формируется, на мой взгляд, очень простая, плебейская культура,
истончаются аристократические начала. И место этих начал занимает этос
глобального мира.
Современный
человек похож на кочевника. Он существует как элемент номады. И это
кочевничество фиксируется в словах, в стремлении к новизне, условности.
Например, у Н.Лумана нечеловеческий взгляд на мир. Человек-кочевник выводится
за пределы общества. Он не является частью общества. Теперь уже человек
мыслится как некая среда. Луман проблематизирует границу человеческого.
Коммуникативная структура номады не нуждается в территориальных границах.
Структуры ее обновления нельзя отделить от структур разложения. Это одна и та
же структура. Ориентация кочевника на время - это становление неподлинности.
Это путь ускользания реальности. Личность пытается сохранить себя на этом пути,
остаться в потоке времени, в погоне за временем. Этой номадической культуре я
противопоставляю культуру, ориентированную на то, что выражает свое настоящее.
Расшифровка слова «настоящее» указывает на состояние, которое больше
ориентировано на замкнутость, на обживание пространства. На топос. Время обжить
нельзя. Обживают места. Пространство, которое не нуждается в развитии.
Археография
этоса глобального мира, поведение в этом мире выстраивается в зависимости от
ответа на вопрос: признаем ли мы за человечеством статус позитивности? Ведь для
того чтобы появился глобальный порядок нужно, чтобы человечество приобрело
статус реальности. Для этого мало заселения всей планеты, а также мало
коммуникативной сообщенности. На мой взгляд, человечества не существует. И нет
причин для того, чтобы оно было. Однако допустим, что человечество существует.
Это значит, что в нем сочетаются разные природы, разные сущности. Для того
чтобы родилось человечество как нечто реальное, необходимо, чтобы
провзаимодействовали бытие и отрицание бытия. Чтобы произошло сцепление
видимости вещей с вещами, как они есть. Но таким образом рождаются химеры,
кентавры, минотавры, т.е. то, что не имеет причин для существования в силу
своей принципиальной неполноты. Получеловек не существует. Равно как не
существует и полуконь. Всякое «полу-», любая половинность означает
несуществование. Когда в контексте каких-либо рассуждений появляются ссылки на
человечество, то их нужно понимать как отсыл к кентаврическим образованиям, к
химерическим существованиям. Человечество - это химера.
Предположим,
что мои рассуждения о кентаврической природе человечества ошибочны. Но тогда
срабатывает принцип одновременности. Человечество существует как человечество,
если существует абсолютная одновременность событий, а исторические часы
синхронизированы. Для того чтобы состоялось одновременное событие, нужно
отказаться от различия племен, народов, наций, культур, цивилизаий, религий,
полов, поколений, социальных групп, традиций, быта. Лишь онтологический
редукционализм может представить, например, Рождество Христово как
одновременное событие, которым держится человечество. Иными словами, в
основании концепции одновременности событий лежат отказ от человека и признание
смерти в качестве единственного события, которое может стать событием единственным
и универсальным. Именно поэтому логичнее предположить, что одновременные
события не существуют. А это значит, что разные народы существуют в исторически
разное время и потому никак не могут составить единое человечество. Но если
человечество не существует, то бессмысленно говорить о каких-либо
общечеловеческих ценностях. Равно как нет смысла говорить и о прогрессе.
Археография
этоса глобального мира приводит к выводу о том, что глобальный мир мыслим вне
связи с человечеством, прогрессом и общечеловеческими ценностями. Порядок в
глобальном мире устанавливается не религиозно и не этически, а эстетически. Ибо
отношения между разновременными событиями носят либо эстетический характер,
либо волевой с демонстрацией силы. В отношениях между государствами нет места
морали.
Этос
глобального мира, если он и возможен, то как этос коммунальной квартиры, в
которой делят неделимое. Известно, что добро неделимо. И истина неделима. И
поэтому ни то, ни другое не является условием человеческого существования. То
есть для того чтобы жить вместе, людям нужна не истина, а ложь. Не добро, а
комфорт. Этос глобального мира выступает скорее как превращенная форма
редуцирования божественного в человеке и форма всеобщей приемлемости лжи.
Читая
Кюнга, я понял следующее:
Первое.
Кюнг принимает мир, если в нем нет того, что совершается избыточно относительно
мира. А это значит, что в нем сытому противостоит пресыщенный, а голодному -
изголодавшийся. То есть глобальный мир - это мир несостоявшейся встречи сытого
с голодным. Что и определяет его этос.
Второе.
Принцип ответственности, провозглашаемый Кюнгом, имеет смысл, если события
отсчитываются от Я, которое самим собой начинает новый ряд явлений. Но никакое
Я не может удостоверить другое Я. Интерсубъективная реальность проблематична в
силу отсутствия традиций. Когда есть традиции, тогда отсчет действия идет не от
Я, а от традиций. А это значит, что Я сдвигается в сторону от центра. То есть
нужно говорить не об этике ответственности, а об эстетике существования людей
со смешенным центром. Нельзя сделать так, чтобы «гадили» в Техасе, а чувство
ответственности было на Сахалине.
Третье.
Кюнг радеет ради социального в человеке и человеческого в обществе. Первое он
называет этикой ответственности, второе - гуманизмом. Но в обществе должно быть
социальное, а не человеческое, в человеке - божественное, а не человеческое.
Именно поэтому человек никогда не должен выступать в качестве самого себя -
того, кто полагается на свой ум и свою волю. Например, Савва Дорофей
рекомендует не держаться своей воли, ибо воля есть медная стена между человеком
и Богом. И нужно оставить свою волю, чтобы идти к Богу. Если, конечно, ты к
нему идешь. Точно так же Савва Дорофей не рекомендует полагаться на свой ум. Но
эти рекомендации не совпадают с мировоззрением Кюнга.
Четвертое.
Этос глобального мира, предлагаемый Кюнгом, ориентирован на целерационального
человека Европы, а не на этос крестьянина, доживающего свой век в мире мифов и
традиций. Поэтому Кюнг не обсуждает тему «моральной экономики», а также не обсуждает
проблему третьего пути, возвращающего нас в лоно экономики из чрева
хрематистики. Для Кюнга мировой рынок требует мирового этоса.
Пятое.
Идея равенства может быть реализована только при абсолютности одного события -
смерти. Или в лагере для заключенных.
Безразличный
глобальный мир Кюнга пугает меня тем, что в нем, видимо, сможет выжить новый
язычник, гермафродит и посредственность. Думаю, люди не равны и никогда не
будут равны. Кюнг показал, как устроены бинарные ловушки. Почему-то он не
обсуждает проблему еще одного пути - постоянно воспроизводящейся попытки
ускользнуть из бинарных ловушек. По моему представлению, Кюнг строит
новоязыческий мир. Почему? Потому что, если я продолжу его идею о
принадлежности человека к человечеству, тогда я должен говорить о
принадлежности человека к живому, затем к Космосу. Тем самым мы вступаем на
путь, ведущий к новоязычеству. Но поскольку я все-таки культурно отношу себя к
православным, постольку мне это чуждо.