Федор Иванович Гиренок дает интервью В.Б. Румянцеву

 

«Я называю это пространством бытовой свободы»

 

Прямоугольная «стекляшка» первого гуманитарного корпуса МГУ: в дальнем (от проспекта Вернадского) верхнем углу, на последнем, одиннадцатом, этаже, в конце длинного узкого коридора, затерялась кафедра философской антропологии. Небольшая комнатка, в которую вмещается только два письменных стола и стенной шкаф. Философ, профессор, доктор философских наук Федор Иванович Гиренок сидел в единственном кресле. Я примостился на стул подле и задал свой первый вопрос.

 

Румянцев В.Б.: Философ постигает мир через мыслительные логические построения. А позвольте поинтересоваться Вашим отношением к религиозному сознанию, к христианству. Каково Ваше личное отношение к православию и к Русской Православной Церкви?

Гиренок Ф.И.: По моим понятиям, что касается мировых религий, они все больше превращаются в некую декорацию. Христианские народы и государства перестали быть христианскими. Партии, которые называются «христианскими», перестали быть таковыми. По этому поводу есть замечательные пассажи у Н.Я. Данилевского, у К. Леонтьева, у Хомякова. Брак перестал быть христианским, и мы сейчас как скотопроизводители.

Что случилось с христианством. Когда-то крестьяне очень сопротивлялись ему. Они были язычниками и сопротивлялись принятию христианства. И потребовалось не одно столетие, чтобы как-то ассимилировать языческие навыки крестьянина и сделать их христианскими. Но после того как народ принял христианство, он стал христианским. А теперь после разрушения деревни и распыления народа держать христиан стало некому. Городской житель не держит христианство. Оно является слишком тяжелой для города, слишком интенсивной верой.

После исчезновения народа, - а в Европе они давно исчезли, - опора ушла и вся конструкция рухнула. И христианство там превратилось в ширму, в театр, в спектакль, в некую культурную привычку. Мы христиане по привычке. Я могу сказать, что и я – христианин по привычке, потому что у меня мать и дед – христиане. Я культурный христианин.

Но я догматический христианин. Я совершенно доверяю Русской Православной Церкви. Я длю традицию, я не обсуждаю. Не требую никакой реформации. Я хочу, чтобы Русская Православная Церковь была такой, какой она была и сто лет назад, и двести лет назад. Я хочу, чтобы она была едина с заграничной православной церковью. Я не сторонник экуменизма. Никакого экуменизма! Диалог с католиками? – Ну, давайте поговорим. Но католики отпали от православия в свое время. Я совершенно разделяю мысль, что православие было хранителем истины. Мы варвары, но мы хранители этой религиозной истины. Они - хранители разума. А мы – истинной веры!

Как нам объединиться? Не знаю. Но не за счет той истины, которую наша Церковь хранила.

И, тем не менее, я утверждаю, что церковь сейчас – культура. Я говорю это с горечью. У нас сейчас есть какое-то количество верующих, и я думаю – истинно верующих. Но велика масса «культурных христиан», которые своей массой раздавят верующих.

Мы живем в мире в тот момент, когда доминирует «новое язычество». Новые язычники – люди, которые смешивают веры, элементы православия -  с католицизмом, христианства – с буддизмом, индуизм – с мусульманством, с иудейством, - все перемешали.

При всей моей любви к Даниилу Андрееву, должен признать, что этим вот смешением и упрощением занимался и он.

Время ждет веры.

При всем мною сказанном, повторю: я - православный. Никакого выбора у меня нет. Этот выбор сделан моими предками. Те христиане, которых я наблюдаю, больше язычники, чем христиане. Люди увлекаются, теософией, антропософией, йогой, - быт перемешан. Язычники сейчас правят миром, доминируют в нем.

Истово верующим очень трудно. Наверное, им тяжко слышать даже то, что я говорю. Но у меня работа такая. Я должен говорить правду. Даже если она оскорбляет верующих. Я должен это делать. Оскорбляет политиков, - Бог с ними. Оскорбляет верующих… а что я могу поделать?!

Конечно, я православный. Но я сожалею о том, что я «культурный православный».

Мы живем в языческом мире. Прошло 2000 лет христианства. Где та вера? Где вера, о которой говорил Тертуллиан: «Верую, ибо нелепо»? Разве мы верим потому, что нелепо? Мы же ждем оснований. Мы хотим слов, причин. Разве это вера?

Р.В.Б.: Значит, как православного я не могу Вас спросить, но как философа, пожалуй, могу, например, что есть Бог?

Г.Ф.И.: На каких языках говорила европейская философия, на всех она старалась говорить о Боге. Называли его «первой субстанцией» или «бытием, которое бытийствует само через себя». Для меня все это – нелепость, дурное занятие. Я и не буду говорить. Если я скажу, то только как культурный человек, который говорит все, что говорилось о Боге. Но сейчас это неинтересно.

О Боге я немотствую. Эта более адекватное состояние, чем говорение о Боге.

Р.В.Б.: А вот Вы в своей книге «Пато-логия русского ума: Картография дословности» употребляете выражение «игры Бога». Что Вы подразумеваете под этим словом?

Г.Ф.И.: Мне иногда приходится подчиняться правилам языка, говорить об «играх Бога», но это не значит, что я что-то понимаю. Я лишен Его понимания. Но я хочу, не понимая Бога, понять что-то другое. Понять себя, например.

Р.В.Б.: Вернемся к философии. Философия – это такое место в «пневмосфере» или в «ноосфере», где рождаются разные идеи (порою на первый взгляд бредовые), которые затем растаскиваются по естественным наукам и приносят практические плоды. Какие идеи родились в последнее время? Каковы могут быть их последствия в ближайшем будущем?

Г.Ф.И.: Одним из достижений русской философии последних времен было открытие русского космизма. Я имел к этому самое прямое отношение. Когда мне нужно было защищать диссертацию, надо было что-то придумывать, и я придумал русский космизм. Тогда были проблемы: мог быть, наверное, «советский космизм» или еще какой-то космизм, а «русский космизм» не очень-то укладывался в существовавшую идеологию. Только после того как академик Моисеев посмотрел рукопись и дал добро на мою первую книжку. Ему страшно понравилось и само словосочетание. После этого я опубликовал целую серию статей на эту тему, которая с тех пор стала популярной. И сейчас уже стыдно не знать, что такое русский космизм. По этой теме сдают экзамены, это раздел вузовских программ. Русский космизм включает в себя понятие о ноосфере. Я хорошо себе представляю всю историю формирования этих понятий. Я бы сейчас вообще не стал употреблять такие слова как ноосфера. Она была важна лишь в составе описательного естествознания в России. Существует классическое естествознание, математизированное естествознание. Все знают философские вопросы квантовой физики, проблема субъекта и т.д. А есть еще очень важные философские проблемы, связанные с естествознанием, которые были зафиксированы в России и не только В.И. Вернадским, но и другими учеными (они затем придумали рефлексивный слой в виде ноосферы) в целом ряде понятий. Первое понятие: мир живой, но он не такой, каким его изображает естествознание. Он живой, в нем есть хаос. А рациональная его составляющая – это только небольшая пленка. Такую мысль высказывал и Павел Флоренский. В этой концепции ноосферы как раз и фиксировалась живость мира, и, следовательно, нужно было вырабатывать понятия, в которых можно было бы схватить язык природы. У В.И. Вернадского есть об этом: думать о том, что есть такие слои: биосфера, ноосфера, «мыслящий слой» Пьера Тейяра де Шардена, - это не очень продуктивный подход.

А что сделано в русской философии за последние, например, десять лет? – Мало что сделано! Я имею в виду идеи. Одна из идей – соединить прошлое и будущее. Задача-то простая: восстановить те усилия, которые были характерны вообще для русской философии. Русская философия когда-то прекратила свое существование. Из ее последних представителей известнее всего А.Ф. Лосев. Это был не советский, а именно русский философ. После него русская философия не длилась нашими усилиями. Длительное время была так называемая «советская философия».

Но советские философы – это европейские философы, они слишком ориентированы на Европу. Очень часть они занимают позицию подражательскую. Талантливые люди, изучают языки. Но эта подражательность умерщвляет, не дает возможности пустить корни в свою почву, то есть понять, что же происходит с нами. В XX веке с Россией, с русскими что-то происходило, и это должно быть понято. Думать, что поймут во Франции, французские философы… вряд ли, - у них своих проблем хватает. Поймут немцы? – Навряд ли. Попытаться понять себя, используя язык, который был предложен, например, немецкими философами? – Я думаю, это заблуждение. Не получится ничего.

То, что с нами происходило, трудно где-то еще найти. Миллионы невинно убиенных… а за что?! Вот одна из ситуаций. А философ должен ее уложить в какие-то слова, чтобы было понятно, что же произошло. Что сделано в этом смысле?

Сейчас у нас формируется, - слабо очень, приблизительно, то, что я называю попыткой соединить авангард-будущее и архе-прошлое. Это я условно называю – «археавангард». Сейчас формируется археавангард философии, но очень слабо. Трудно пробить эту кору терминов заимствованных из западноевропейской философии.

Дай Бог, если совместными усилиями сложится то, что я называю археавангардом. Тогда мы будем жить с осмысленным опытом, то есть будем понимать, что с нами происходило.

Философ – это человек, который изобретает смыслы, для того чтобы кто-то не попал в дурацкую бессмысленную ситуацию. Философ  должен немножко опережать развитие.

Когда мы вступаем в разговор, когда выстраиваем диалог, важно обратить внимание, куда мы забегаем, какие подбираем слова, какие обороты, какие понятия. Слава Богу, что в вашем вопросе  была ноосфера, она меня отсылала к русскому космизму, к Варнадскому. Мы до сих пор можем встраивать свои разговоры не забегая к самим себе, а убегая в Берлин, в Париж, к тому, что там говорят. А почему никто не забегает к тому, что сделал Н.Я. Данилевский? «Россия и Европа» Н.Я. Данилевского должна быть у каждого русского человека! Начиная чуть ли не с первого класса школы, наша публика должна уже знать фрагменты из этой книги. Абсолютно гениальная вещь. У нас в России было не так много подобных философских гениев, чтобы на них махать рукой. Когда я рассуждаю осмысленно, я должен поместить себя там, где когда-то был Н.Я. Данилевский, К. Леонтьев, гениальные русские мыслители. До тех пор, пока нет этого чувства рядоположенности, ничего не произойдет. Я хотел бы, чтобы в современных наших разговорах, в словах депутатов, государственных людей, премьер-министра такой подход чувствовался. И я не вижу ничего такого. Спрашивается, что они делают, о чем говорят между собой? Я не вижу среди образованной публики ощущения присутствия, оглядки на то, что они делают. Есть вещи, которые мы не можем делать хуже после того, как они уже раз были кем-то сделаны. В России не развита эта культура. Даже здесь, на философском факультете… не идет. Я боюсь, что сознание замусорено уже в школе. Может быть, и Пушкина скоро забудут. Вполне возможно. Сейчас же уже не считается зазорным не читать Льва Толстого. Зачем читать? – Есть же краткое изложение о пяти страницах.

Мы – не американцы, мы другие. Это они себе позволяют… даже из Евангелия делают короткое изложение. Мы – русские, мы по-другому устроены.

Вот проблема, которую надо решить. Вот что болит и вопиет, и ужасает.

Р.В.Б.: Вы уже ответили на вопрос, что читать молодежи. Но я хочу повторить его в таком контексте. Вадим Кожинов встречался в свое время с М.М. Бахтиным и спросил его: Кого и что надо читать молодежи, чтобы лучше понять Россию? Бахтин тогда ответил, - В.В. Розанова.

Г.Ф.И.: Розанова, абсолютно! Дело в том, что сам М.М. Бахтин, по моим понятиям, это не русский философ, а советский. Я занимался М.М. Бахтиным. В нем очень мало от русского философа. Впрочем, он и появляется уже после 1917 года. Он мог вполне стать официальным советским философом. А вот В.В. Розанов – это типичный русский философ, это образец русского философа. Во-первых, из-за нелинейного мышления.

Вот вы спросили, что сегодня происходит в философии. А происходит замена линейного, бинарного мышления нелинейным. Что сие означает? Если вы обратили внимание, в моих книгах – вербальные клипы (см. Ф.И. Гиренок «Антропологические исследования»). Их можно начинать с начала, с середины и с конца. Когда было линейное мышление, то была проблема что-либо изобразить целостно. А как? Линейно нельзя. Можно только нелинейно. Это многотысячное рассмотрение в один момент на предмет. Его первая книга «О понимании» - это все, чему его учили в университетах. Это его попытка линейного мышление, - изложить понимание. И он сказал: пусть душа говорит, как она хочет. Это у нас единственный пример философского нелинейного мышления в таком ясном виде.

Европейская культура выстраивается на системе доказательств. Русская культура, поскольку корни ее византийские, - на системе показа. И мы в себе воспитали, может быть, после Дамаскина, понимание картинок. Мы формировали в себе не понятийное мышление, а, как я его называю, клиповое.

Нелинейность В.В. Розанова – это то, что сейчас происходит в современной философии. Меняется язык. Прежде под знаком науки делалась халтура, как бы наука. Шли какие-то слова, греческий, латынь. А скажи по-русски, - ничего ведь нету. Подставь простые слова, чего ты сказал? – Да ничего! И за это звания давали. И когда вдруг обнаружилась философия как литература, - ты обязан заинтересовать, рассказать хорошо, интересно, чтобы это можно было читать, - и тут обнаружилась вся мишура. Не наука оказалась девальвирована, а то, что скрывалось под этим именем. На месте науки стояла псевдонаука. Вот что сейчас происходит с философией. Снять эту шелуху, убрать, - вот задача.

Р.В.Б.: Последнее время в нашей стране усилился интерес к М.М. Бахтину. Чем его можно объяснить? «Любимец Запада Бахтин», - может быть, чтобы угодить Западу?

Г.Ф.И.: Думаю, что да. Это был талантливый человек. Когда я сказал, что он советский философ, я не говорил, что он «плохой». Он, как и другие, работал в стратегии идеологического дискурса. Он коммуникативностью занимался. А коммуникативность совершенно нехарактерна для интуиции русской философии. Сейчас почему к нему обращаются? - Потому что на западе он интересен. А что им интересно, то, как бы автоматически, и нам интересно. А во-вторых, в нем есть, действительно, интересные вещи. Например, теория Я, теория поступка. Их нужно разбирать, их нужно изучать. Но я не думаю, что это интересней того, что написал, например, С.Н. Булгаков в «Философии имени».  Или что он интереснее В.В. Розанова. Или что он интересней Н.Я. Данилевского. Они разные. Данилевский – это все! Это наше самосознание. Без М.М. Бахтина можно прожить, а без Н.Я. Данилевского нет.

Я вернусь к сюжету с Н.Я. Данилевским, потому что меня это забавляет. Эта абсолютная всеобщая неграмотность. И школа наша. Непонятно, чему там учат и что они там делают. Не знаю, кто там составляет программы. Как будто эти люди никогда не жили в России, не знают и не понимают, что нужно читать, учителям рекомендовать. Так вот, забавная вещь. В свое время был некто Н.Н. Страхов. Он страшно любил Н.Я. Данилевского. Когда Владимир Соловьев выступал против Н.Я. Данилевского. Н.Н. Страхов, желая помочь Н.Я. Данилевскому, как-то сказал, что его идеи созвучны с идеями немецкого (!) философа Ф. Рюккерта. И как он это сказал, тут же Владимир Соловьев обвиняет Н.Я. Данилевского в плагиате. Мол, все идеи тот украл у немца Рюккерта. До сих пор во всех энциклопедиях: «заимствовал у Рюккерта». Потребовался американец, который издал монографию. Специально занимался. Взял этого Рюккерта и обнаружил, что никакого отношения тот не имеет к идеям Н.Я. Данилевского. У нас только сейчас начинают понимать, что Рюккерт – это доцент третьеразрядный. Потребовалось вмешательство американца, который написал монографию по Н.Я. Данилевскому, чтобы мы поняли. Мы так устроены. Стыдно просто. Страхов сказал это в виде небольшого примечания, вроде краткой предыстории (Например, В.И. Вернадский придумал ноосферу, но еще ее придумал некто Леруа. Кто такой Леруа? – Да слушатель В.И. Вернадского).  Страхов подстраховал, чтобы не били особенно. Есть, мол, и в Европе кто-то такой же. Услужил. Соловьев подхватил, устроил интригу.

Я это все говорю к тому, что разговор о М.М. Бахтине и Н.Я. Данилевском. М.М. Бахтин талантлив, интересен, без сомнения. Но Н.Я. Данилевский – это ранг другой. А.С. Пушкин это Пушкин! Какой Пастернак? У него есть свое место. А Пушкин – это все! Так вот, Н.Я. Данилевский – это все, а М.М. Бахтин – это поступок, теория Я…

Р.В.Б.: Русского человека интересует Россия. А как же быть с «общечеловеческими ценностями»? Еще Джефферсон ввел идею неотъемлемых прав человека, прав «самоочевидных». Позже эти идеи расползлись по миру. Если ли они, «общечеловеческие ценности»?

Г.Ф.И.: Для меня этот вопрос давно уже решен, и меня удивляет, что кто-то его еще не решил. Никаких «общечеловеческих ценностей» нет и не было, никогда не будет. В этом же суть спора между Данилевским, с одной стороны, и Соловьевым. Тогда все и решалось. Соловьев, говоря современным языком, - глобалист. Данилевский – антиглобалист. Данилевский в своей теории культурно-исторических типов или множественности цивилизаций утверждал, что есть десяток цивилизаций. Цивилизации рождаются, умирают, что-то с ними происходит, но они остаются неслиянными.

У Соловьева же в аргументации жуткие провалы. Ведь он был универсалист. Он полагал, что христианство сольется, все народы сольются. Он думал, что существует единое человечество и так называемые общечеловеческие ценности.

За этими «общечеловеческими ценностями» скрываются западноевропейские ценности. Когда говоришь об общечеловеческих ценностях», то имеешь в виду, что существует одна цивилизация, которая в силу военного, технического превосходства диктует всем: будете делать так, как я говорю! Это можно только заставить, - принять «общечеловеческие ценности».

Потом появляется К. Леонтьев. Он делает еще одно открытие. Данилевский открыл культурно-исторические типы общества, - не Тойнби, не Шпенглер, - открыл множественность цивилизаций. Появляется Леонтьев и говорит о существовании смешения этих типов, смешении и упрощении. Это как раз то, что сейчас называется «глобализмом». Смешиваются цивилизации и упрощаются, что ведет к их смерти. То, что Леонтьев называл смешением и вторичным упрощением, ныне называется «общечеловеком» и «общечеловеческими ценностями». То, что Леонтьев называет смертью цивилизаций, теперь называется «Общечеловеческой цивилизацией».

По этому вопросу уже было столько написано, столько идейных копей сломано еще в XIX веке!.. А XX век мы прожили глобалистами. За XX век ведь Россия стала частью Европы. Поэтому я говорю «советский» - это значит европейский. Мы реализовали у себя такие формы демократии, которые даже Европе были не по карману. Она выносила идеи, а мы их осуществили.

Мы уничтожили свою связь с Византией. Выкинули царя, выкинули православную церковь. Выкинули все, что нам мешало слиться в экстазе с Европой. И что мы имеем? Мы имеем миллионы убиенных, которые без ответа вопиют. Ответа на их вопль нет. И это все – последствия глобализма или по Соловьеву - универсализма.

Никаких универсальных ценностей!

Я вполне полагаю, что существуют глобалисты по убеждению. Но аргументацию они тоже должны знать. Аргументация Данилевского  состоит в том, что не существует животного вообще. Мы же привыкли оперировать абстракциями. Например, человек. А ведь это либо мужчина, либо женщина. Жизнь себя реализует в других терминах, если так можно сказать.

В России никогда особенно не любили человека вообще. И правильно делали. Это Запада. Они ведь гуманисты. Они опекали, лелеяли, холили человека, права человека. А мы не лелеяли и не холили. И правильно делали. Ведь сам по себе он – ничто. Что-то в нем появляется лишь из стремления к Богу. В этом смысл формулы «человек – это его вера».

Р.В.Б.: Позвольте продлить тему. Сейчас в интернете, на страницах «Русского журнала» идет дискуссия о политкорректности. Какова Ваша позиция?

Г.Ф.И.: Знаете, а вы мне сначала объясните, а то я плохо понимаю, что это такое. Я, конечно, могу себе представить, но это будет мое представление. Меня этот термин «полит…» заставляет несколько расширить тему. Вообще-то я знаю, что сказать в этой области. Что касается «политкорректности», то я не понимаю, что имеется в виду говорящим. Не говорите так-то?...

Был такой философ Людвиг Витгенштейн, который заканчивает один свой трактат такими словами: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». Это по поводу политкорректности.

Приезжает одна моя знакомая из Дании и говорит: «Они там в Дании терпеть не могут «черных», в них аж клокочет все, но они об этом не говорят». Здесь как раз реализуется эта формула: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».

Теперь, что касается политкорректности. Подразумевается, что в своих высказываниях ты не должен обидеть, там, по половым признакам, по политическим признакам, не разжигать национальную рознь, не разжигать классовую рознь, политическую рознь.

Все это чепуха. Я думаю, что это «заглушки». Во время советской власти были такие слова-заглушки. Когда нужно, чтобы каких-то мыслей не было, то нужно создать слова-заглушки. Образуется тромб. «Интернациональный долг» - слово-заглушка. «Воин-интернационалист» - слово-заглушка. Да и «политкорректность» - слово-заглушка.

«Россиянин» - слово-заглушка. Как это до сих пор непонятно людям, меня удивляет! Мне говорят: будь политкорректен, не разжигай классовую ненависть. Я говорю: я буду разжигать классовую ненависть. Потому что последние десять лет было время жуткого воровства и бандитизма в стране, и я никогда не соглашусь с результатами бандитизма. Я думаю, что и Православная Церковь никогда не согласится, она никогда не даст санкцию на то, что произошло. И мы вернемся к этому вопросу, рано или поздно. Все поставим на места. Ничего так не останется. В России это невозможно.

Мне говорят: не говори об этом, полагая, что если я не буду говорить об этом,  все исчезнет само собой. Наоборот. Когда ты ставишь слово-заглушку, тогда сосредотачивается такая психо-политическая энергия, которую надо канализировать, то есть найти для нее нормальные каналы для ее реализации. Когда нет каналов реализации этой энергии, она разорвет, как граната. Все установленные социальные институции разлетятся в клочья.

Я вовсе не говорю: давайте ругаться, давайте говорить гадости. Я говорю: надо видеть существо дела. Давайте идти к истине. Ругают,  а я иду. Если она оскорбительна для кого-то, но такова природа истины!

Чем хороша тактика коммуникации. Вот М.М. Бахтин занимался коммуникацией. Там, где есть коммуникация, там нет истины. Это пространство, где обитает ложь. Демагогия – это способ существования в демократическом государстве. В демагогию политкорректность вписывается. Я знаю об этом. Но вы хотя бы эту работу проделывайте умно. Не накапливайте энергию, для которой не будет каналов социальной реализации, и которая разнесет ваш социум в клочья.

Человек лжив по природе. Как только он вступает в коммуникацию, сразу старается что-то приврать, что-то приукрасить. Ложь – условие того, чтобы люди коммуницировали. В этом смысл политкорректности. Условием любой коммуникации является лживость. Проблема в том, чтобы она не растворила в себе все остальные действия.

Правда иногда бывает неприятной. Как это по-русски: скажу правду-матку! А ведь жить с этим трудно. Ты рвешь коммуникацию, остаешься один. Вот философ должен быть один, ибо истина не выдерживает коммуникации. Говорить правду ведь нельзя.

А политика – это вещь забавная. Вот ставится вопрос: моральная политика или неморальная!

Да… какое отношение мораль имеет к политике?! – Никакого! Это было понятно не только Макиавелли. Люди вообще лживы, в политике – вдвое лживы. Это элементарные вещи, которые должен знать каждый.

Р.В.Б.: Какие мировоззренческие сдвиги произошли в сознании русских людей за последние полтора-два десятилетия «на молекулярном уровне», если воспользоваться выражением Антонио Грамши?

Г.Ф.И.: А. Грамши славен тем, что обосновывал идею исторического компромисса, во-первых. Во-вторых, он отстаивал взгляды на особую роль интеллигенции. И тут в вопросе я услышал две темы: тема народа и тема интеллигенции. Когда спрашивают, что произошло с русскими людьми, то я имею в виду – с русским народом. Самое страшное состоит в том, что ведь ныне русского народа, наверное, и нет. В том смысле, что он позволил себя уничтожить в течение последних полутора столетий, начиная с 1861 года. «Процесс пошел» еще с того времени. Та же столыпинская реформа, коллективизация, индустриализация. А позже – перестройка с приватизацией.

Грубо говоря, народ жил по деревням. Там есть писаное право и неписаное, разного рода обряды, легенды, мифы. Мифы разрушаются, обряды разрушаются. Изгоняют народ из его традиционных социальных ячеек. Вот это и называется – столыпинские реформы, коллективизация и т.д.

Когда народ покидает эти социальные ячейки, он превращается в «массу», из которой можно штамповать социальные структуры. Для этого нужны идеологии. Начинается время идеологий. Сделали социальную структуру под названием «капитализм». Сделали так омерзительно, что я не соглашусь с существованием этой структуры, ее нужно будет переделывать.

Появляются слова: «масса», «публика», «население», «электорат». А говорить о народе вроде уже нехорошо. Но народ всегда сопротивлялся этому. Когда разночинцы, революционеры приходили в деревню, агитировали против царя, их просто выгоняли. Революционеры считали: вот, мол, косные люди, не понимают своего счастья, мы их к лучшему зовем, а они идиоты. Для народа же это была нормальная, естественная защита. Революционер пресекал миф. Миф – это не сказка, это то, что делает мир обжитым и обживаемым, понятным.

И стало вместо народа - население. Без идентификации. Кто русский? Правда, у русских вообще проблема с идентификацией. Мы никогда не были нацией. Теперь мы потеряли остатки идентификации. Превратились в невесть что, в пыль. Какие-то жалкие остатки народа.

И теперь, когда все это произошло, носителем всех идей становится маленькая часть интеллигенции.

Есть еще надежда на то, что касанием земли, может быть, - для этого не видно причин, - мистически может возродиться душа народа.

Не в том дело, что произошло «на молекулярном уровне», а совершилось исчезновение, распыление, аннигиляция того, что называлось когда-то народом. Вот что страшно.

Второй вопрос – интеллигенция. Это чудовищное изобретение русской истории. Она ведь просуществовала недолгое время, лет 50-60. Интеллигенты кто у нас? – Белинский, Чернышевский, Михайловский. И они скончались к первой революции (1905 года). Была какая-то зачаровывающая красота и была мерзость в этой интеллигенции. Потом русская интеллигенция закончилась…

Иногда интеллигентом называют человека, который бескорыстен, служит делу. Это есть, у интеллигенции есть бескорыстное служение идее. Но это бескорыстное служение идее ставит на первое место идею, отделяет ее от жизни. У интеллигента, два признака: идейность и беспочвенность. Когда он начинает распоряжаться жизнью, утратив связь с почвой, тогда и появляются миллионы трупов. В Германии этого себе не позволяли делать. В России – пожалуйста.

После русской появляется советская интеллигенция. Это еще более чудовищное изобретение, омерзительное. Она оказалась продажной.

Сейчас, я полагаю, в этом месте образовался вакуум. С одной стороны идет аннигиляция того, что назвалось народом, а с другой стороны то же самое произошло с интеллигенцией. Сейчас кто-то еще говорит от имени интеллигенции. Объекта нет, а знаки остались. Так знаками и живут. Знаки, отсылающие к знакам. Сейчас в современной культуре велики симулятивные пустоты. Интеллигенция давно уже выродилась, она ушла на рынок. Это советская интеллигенция. Советская интеллигенция совершенно оказалась несостоятельной. И слава Богу, что она прекратила существование. Сейчас ни русской интеллигенции, ни советской.

Как только появляется «масса», на первый план тут же выступает идеология. Сейчас это СМИ. Пока был народ, были безразличны все эти СМИ. А теперь, когда масса, когда народ распылен, СМИ производят сознание, они его собирают и распространяют, обменивают. Что сказал – то и есть. Да легко быть политтехнологом, когда ты имеешь то, что сам и создаешь! СМИ совершенно лишены русского голоса. И слова «русский» там нет, потому что говорят о россиянах. А где Данилевский?! Где следы того, что он был? Где следы того, что был Хомяков?

Р.В.Б.: Что же, суждено русскому человеку стать «одномерным человеком» по Герберту Маркузе?

Г.Ф.И.: Вот вопрос! Понимаете ли, это как раз то, чего я не хочу. Господи! Какие цены мы уже заплатили в XX веке за то, чтобы стать цивилизованными! Им мало этого! Господа, ну, остановитесь, ну, хватит…

В чем были упреки к Петру I? Да в том же самом. Сколько трупов! И сейчас, вот это десятилетие – то же самое. Второе пришествие большевиков. И в этом разговоре я хочу сказать: я не хочу более этого! Поскольку есть возможность, я говорю: и буду сопротивляться. И хочу, чтобы рядом со мной сопротивлялись. И буду делать все, чтобы сопротивлялись. И я считаю, что для этого я работаю.

Р.В.Б.: Так доживет ли русский народ до XXII века? И что он должен делать, чтобы дожить?

Г.Ф.И.: В этом вопросе существо дела. Даже если полагать, что еще живы очаги нашего былого народа, центр перемесился уже в СМИ. Только они могут информацию собирать. Я не люблю журналистов, но эта задача в их руках. Я бы хотел, чтобы среди голосов в СМИ зазвучал русский голос. Чтобы мы понимали, кто мы, откуда мы. Чтобы пошел разговор, чтобы появился предмет разговора. Не будет этого – ничего не будет, безнадежно.

Ведь сейчас обсуждают все что угодно. «Политкорректность»… Да разве это нужно обсуждать?! Современные средства массовой информации придумали массу слов-заглушек для того, чтобы не родились, или чтобы тут же умерли, мысли, которые возвращают тебя к себе. Средства массовой информации сегодня разрушают рефлексивный экран сознания, который возвращает тебя к себе.

Русские вообще очень поздно обрели свое самосознание. И это очень маленький, тоненький слой его. В Европе он помощнее. Там есть некая интеллектуальная культура, которая у нас слаба. При таком маленьком интеллектуальном слое, при таких слабых интеллектуальных мышцах у нас средства массовой информации играют непомерно большую роль. Надо поставить их на место.

Р.В.Б.: Мы живем во время идеологии. Так какой же Вам видится новая русская идеология начала XXI века?

Г.Ф.И.: Обыкновенная, та же самая, первая. В России – это идея империи, была, есть и будет. Русский имперский народ. Должно быть сформировано имперское сознание.

Мы очень свободные люди. Русские по природе своей страшные анти-государственники. Но поскольку у нас с волей плоховато, поскольку у нас еще есть остатки былой души, постольку эти наши недостатки увеличивают роль государства. Поскольку русские сами по себе лишены воли к власти или воли к воле, то это выдвигает на первый план государство. Так что мы должны быть государственниками. Это естественно. Но это должно быть не государство на европейский манер, а государство имперского народа, государство, которое водительствует.

Итак, империя, государство, имперское сознание, свобода, - вот идеи.

Если Европа связала свободу с политикой, и она требует политических свобод, в России связали свободу с бытом, мы требуем бытовых свобод, мол, вы тут не командуйте. Нам тираны, не тираны – все равно. Нам нужна бытовая свобода, эта подушка безопасности. Есть бытовая свобода в Европе? – Нет. У них политические свободы. Можете записаться в одну партию, можете в другую. Там тоталитарный режим пронизывает капиллярные повседневности. Мы этого не любим. Я сижу – курю, сижу – пью чай. И отстаньте от меня. Как говорил Розанов: «гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу» (В.В. Розанов «Уединенное»). И ответ держать будешь, что ты сделал.

Р.В.Б.: Русский человек должен стать государственником. Но если сегодня на государственном уровне уже более десятилетия проводится политика на сокращение рождаемости, на сокращение населения за счет эмиграции, на распыление русского народа, в угоду Западу, как же быть русскому человеку в такой ситуации?

Г.Ф.И.: Тут есть две стороны: как поступят наши, и как я хотел бы, чтобы поступили. Думаю, что этот остаток русского народа, это население будет стадом баранов, загоняющим само себя в стойло. Что совершенно противно и возмущает меня. Я даже спать не могу.

Что бы сделал я? – Бунт. Бессмысленность и жестокость его будут оправданными. Мы русские, относимся ко всему таким вот полярным образом: либо бараны, либо бунт. Ведь не изберем идеальную этическую добродетель, срединный, третий путь.

Иногда мне даже кажется, что эта публика, которая сейчас находится у власти, очарованная, не знаю чем, деньгами ли, они думают, что на века что-то делают. Нет, не на века. Они создают заглушки, они создают взрывчатую смесь. Запирают психо-социальную энергию, которая может либо аннигилироваться, - уйдут, как стадо баранов, - либо будет бунт. Это в нашем характере. Мы, например, за три месяца делаем план, а потом девять месяцев гуляем. Мы не можем монотонно по пять часов каждый день. Мы еще нецивилизованные, в том смысле, что не умертвили в себе душу.

Р.В.Б.: Бунт? Но не слишком ли это расточительно? И так, сколько крови пролито! И так распылен русский народ. Ведь кроме умения бунтовать русский обладал еще одним умением – жить параллельно со своей знатью. Тот же Пугачев создал параллельное русское государство с параллельным государем Петром III. Может быть в этом больше смысла – научиться параллельно жить.

Г.Ф.И.: Ну, так это и есть то, что я назвал созданием «подушки» - бытовой свободы. Эта «подушка» как раз спасает правящий режим от всяческих социальных катастроф. Мы самоорганизовались. У нас, у русских все так было. Лишите вот этого… посмотрим, что будет. И тут я смогу однозначно спрогнозировать. Мы здесь отсиживаемся. Нас дустом травят, а мы здесь отсиживаемся. И пока будет сохранена такая подушка бытовой свободы, ничего не произойдет. Вы знаете, я иногда даже хочу, чтобы ее не было, чтобы хоть что-то сдвинулось. Ведь просидим же в этой «подушке» и будем распылены, и умрем, и не поймем ничего.

Я называю пространством бытовой свободы.

Р.В.Б.: Углубимся в философию. Ваше понятие «дословного» можно ли рассматривать как нечто аналогичное «коллективному бессознательному» у Карла Г. Юнга?

Г.Ф.И.: Пожалуй, нет. Существует разница между латинской традицией и византийской традицией. Или между латинской патристикой и греческой патристикой. Наши истоки ведут к Византии, к греческой патристике. В латинской патристике разбираются способы доказательства бытия Бога. Грубо говоря, нет ничего, что бы не было выразимо в слове. В греческой патристике вводится запрет: Бог – это то, перед чем замолкают все слова. Это движение в бессловесности. Слова прекращают свое действие, обессмысливаются, растворяются.

В византийской традиции есть такое… не доказать, а показать: мысль, осуществленная фактической организацией какого-то действия. Иными словами, мысль, связанная не с языком и не со словом. Или не с вербальным языком, а с языком жизни, в котором срабатывает природная душа, а не вербальное сознание. Тут вступает в действие то, что называется человеком, а не личностью. Личность – это пустое, за ней ничего нет… каждое слово нужно перетряхивать. А человек полон. Эта его полнота определяется его душой, которая сопряжена со многим другим в природе. И она дает о себе знать, но другим языком, невербальным. Мысль сама по себе невербальная. Она коренится какой-то частью в сознании, а другой в дословном. Непроясненное – это одна из проблем современной философии. И не только русской. Это понимают и французы. А я связываю с дословным также нашу культурную принадлежность.

Так расклад в мире произошел, что мы связаны с Византией, где молчание ценилось более, нежели слово. Дословность – это условие того, чтобы вообще были всякие слова. Это то, что питает. В литературе существует игра словами. И в философии – игра словами. Это означает, что утеряна связь с дословным. Что должен сделать философ? – Дать голос дословному, услышать и рассказать об этом. Дать слово дословному!

К. Юнг говорил: «Бог перестал являться». Я то же самое могу сказать: дословное перестало являться. Мы слух потеряли. Идут лишь шумы языковые. Сорокин – шум, Пелевин – шум. Говоря языком Леонтьева, после смешения цивилизаций и вторичного упрощения должна наступить по моему представлению «эпоха варвара», «эпоха примитива», «эпоха наива». Поэтому я ценю искусство наива, примитива, варвара. Клод Леви-Строс это понимал. Кандинский это знал и понимал. Авангардисты это знали и понимали, Велимир Хлебников.

И потому я заговорил об имперском сознании. Мы же не по крови объединяемся. Нас кровь не объединяет. Нас другое объединяет. Русские не могут быть нацией. И не нужно, чтобы мы были нацией, не нужно, чтобы у нас было национальное сознание.

Нынешняя глобализация – это дверь в эпоху «новых диких», «новых варваров».  И нам нужно обладать имперским сознанием, чтобы выжить в это новое время. Его по-разному называли. Например, теория «нового средневековья» Николая Бердяева, мечтания Павла Флоренского о грядущем светлом средневековье. Это нас ждет. У нас должна быть империя, государство, чтобы вступить в эпоху «новых варваров». Потому что глобализация пройдет, и мир еще будет трещать. Еще грохот будет жуткий стоять. Это будут последствия вторичного упрощения. Сейчас уже идет эпоха смешений цивилизаций и вторичного упрощения, по Леонтьеву. Япония, Китай, Индия, Россия, - все едино. Это и есть вторичное упрощение. Следующая стадия будет варваризация.

Новое варварство снимет шумы. Вещи будут простые, но наполненные смыслом. Современный мир событиен, но лишен смысла. Он абсолютно событиен, в нем события сменяют друг друга с огромной скоростью. Смыслу некогда осесть. А появится миф… и смысл. События затормозятся. Сейчас события разогнаны до скорости света. Это нормально. Потом будет охлаждение. События станут медленнее. И к этой жизни надо быть готовым сейчас. И я бы хотел, чтобы мы готовились к этому. Для этого нам не нужен язык Фукуямы, а нужен язык Данилевского, Леонтьева. Это также важно, как для немцев язык Гегеля. Или язык Декарта для французов. Лишите французов Р. Декарта, и вся французская культура полетит к черту. А мы себе позволяем забывать! Наше хлипкое, тоненькое сознание, которое было усилиями колоссальными создано, по ветру пускаем.

Р.В.Б.: Что дает грядущая реформа образования? Чувствуются ли какое-то ее действие сегодня? Какие перспективы? Что следовало бы делать в отечественном образовании по Вашему мнению?

Г.Ф.И.: Во-первых, я не сторонник каких-либо преобразований. Минимум преобразований! У нас в России, которую все знали как Советский Союз, было прекрасное образование. За исключением, может быть, ряда гуманитарных дисциплин. Что-либо менять здесь? Ну, разве что мелочи какие-то.

После вашего (реформированного) образования будут знать Данилевского? – Нет, не будут. Все, что сейчас предлагает министерство высшего образования, это чепуха. Современные студенты Московского университете (!) малообразованны. Они приходят сюда с плохим школьным образованием. Не знают, не слышали, не понимают. Я хотел бы, чтобы было как можно меньше реформ. Якобы реформаторы хотят упорядочить миллиарды долларов, которые вращаются в сфере образования. Думаю, что это не мотив, это не причина.

Я думаю, что у нас должно быть не платное образование. Было – пусть остается. Знаете, мне нравится политика ректора МГУ, и не потому, что он мой ректор. Я полагаю, что он прав, когда тормозит некие реформы. Правильно. Не надо.

Говорят: рыночная какая-то экономика. Ну, экономика-то рыночная, но общество не может быть рыночным. Это страна.

Обезопасить от коррупции реформа не даст. И в школе будет, и в вузе будет. И утроится число коррупционеров. Чем меньше реформ, тем лучше.

Содержательно менять? – Согласен. Давайте посмотрим, что преподавать.

У нас, повторюсь, было прекрасное образования. Можно было приехать черт знает откуда и поступить в МГУ. Не было репетиторов, и мог поступить. Чего же в этом плохого? Так оставьте!

Переносить тестирование в школы при той нищете, которая повсюду есть, значит только соблазнять бедных людей. Даже противно от всей этой возни.

Р.В.Б.: А  вообще перемены в работе университета, в учебном процессе чувствуются?

Г.Ф.И.: Сейчас студенты подготовлены гораздо хуже. Общий образовательный уровень падает резко. Вот где беда. И что делать с этим, не знаю. Это реформа еще не дошла. Общая ситуация в стране. Эти жуткие десять лет, которые прошли, вот они сказываются. Я вижу тех, кто очень скоро придет к нам. Крайне низкий уровень.

Но всегда находятся люди, которые будут отдавать себя, будут работать, - это неистребимо. Они не зависят от всяких реформ. Это радует. Если же брать в целом контингент студентов, то низкий.

Языки еще ничего. Но что это за образование… Ну, умеют лопотать по-английски.

В среднем образовании, я думаю, нужно смотреть программу. Чему учит школа? Школьные учебники я боюсь в руки брать, особенно гуманитарные.

 

 

Hosted by uCoz