Толстой
– это вечная антиномия. У него дом в Хамовниках, а он говорит, что он бездомен.
У него есть «Ясная поляна», а он хочет на жизнь зарабатывать, как крестьянин.
Ты ему, как Фет можешь дать шесть рублей, а он тебе может сшить хромовые
ботинки на заказ. Толстой промышлял сапожничеством. Он хотел быть оседлым. А
умер, как кочевник, в пути, по дороге, которая ведет дальше цели.
У
Толстого не сложились отношения с наукой. И поэтому у него сложные отношения с
наукой. Он ее недолюбливал. И не потому, что он не учился в университете. Он
учился, да недоучился. Бросил его. В офицеры пошел. А вот например Тургенев не
бросил университет. Тургенев образованный. У него два диплома. Он полный
специалист. Он наш резидент во Франции и у него генеральское звание. Толстой
ему завидовал. А Тургенев на Толстого смотрел свысока. Тургенев – барин.
Толстой – мужик и мужик косился на барина и окосел в косноязычные ремесла.
Толстой
жил в то время, когда наука и просвещение разошлись. Между ними появилась
трещина, зазор. И этот зазор заполонился на какой-то миг просвещающим светом
морщин мужика. Морщины – складки на поверхности тела крестьянина – просвещают
светом глубокого. Наука эти складки разглаживает. Она производит абсолютно
гладкий ум интеллигенции. Толстой это заметил. И испугался. И перестал писать о
декабристах. Что о них писать? Они французы. Толстой не интеллигент. Он с
народом, а народ – это сморщившаяся поверхность тела крестьянина. След встречи
с землей. Морщины – плата за глубину дословного. Народ чарует и очаровывает. Он
очаровал Толстого и Толстой умер в очаровании, предложив народу новый завет.
Толстой
– это наша философия. У Толстого есть рассказ «Холстомер», в котором жизнь
человека представлена глазами лошади. И это необычно узнать, что думает лошадь,
глядя на тебя. Так вот Толстой – это наше отстранение от жизни, это наша умная
лошадь, глазами которой мы можем иногда посмотреть на себя.
Поздний
Толстой – это наша мрачная философия. В ней много аскетического и мало
веселого. Все есть в Толстом: и христианство, и язычество. Они в нем, как кошка
с собакой, мирно уживались. Еще будучи молодым, Толстой хотел создать новую
религию, ощутив в себе силу пророка. Поздний Толстой эту свою дерзость
осуществил, предложив людям свой Новый Завет. «Власть тьмы» Толстого нельзя
читать без ужаса, переходящего в отвращение к человеку. Это как приложение к
«Московскому комсомольцу». В нем описываются измены, обман, интриги. После
«Власти тьмы» ты легко соглашаешься с мыслью о том, что женщина – исчадие ада, порождение
дьявола. Что от нее в мире зло. Мужчина – это так, флюгер, величина,
устремленная к нулю, вещь не самоценная. Он либо как Петр из «Власти тьмы»,
больной и старый, либо, как Никита, молодой, глупый и трусливый. А рядом с ними
женщины: умные, хитрые, властные. Они всем заправляют и за всех решают. Анисья
травит своего мужа, как крысу. Спокойно и расчетливо. Ей помогает Матрена, мать
ее любовника. Приемная дочь Анисьи, Акулина, забеременела от возлюбленного
матери. Ребенка, которого она родила, убивают все вместе, вчетвером. На
женщинах это убийство никак не сказалось. Они пили, ели и веселились на свадьбе
у Акулины. И только бесхребетный Никита страдал, ибо он не мог предать хруст
костей убиенного ребенка. То есть у него были проблемы с памятью, а не с
чувством вины. За это, видимо, Толстой заставил его покаяться, а потом отправил
в Сибирь, на каторгу.
Все
люди делятся Толстым на тех, кто знает о своем одиночестве и тех, кто не знает.
В «Иване Ильиче» Толстой исследует феномен позднего узнавания своего
одиночества. Сначала у Ивана Ильича жизнь складывалась удачно. И настолько
удачно, что у него появился тон легкого недовольства правительством, а это
значит, что Иван Ильич перестал пробривать подбородок и дал свободу бороде
расти, где она хочет. Так на лице Ивана Ильича появился знак умеренной
либеральности. Затем герой женился. Потом пошли дети и жизнь испортилась. Если
уж кому-то привелось жениться, то жизнь надо проводить вне дома, на работе,
среди друзей. Иван Ильич так и сделал, обнаружив у себя затаенную вражду к
жене, которая, во-первых, оказалась ворчливой, а во-вторых, у нее к тому же
дурно пахло изо рта. Однажды Иван Ильич даже подумал о разводе с ней, но затем
эта мысль куда-то испарилась.
Болезнь
пришла к Ивану Ильичу незаметно, тихо, в сорок пять лет, разгораясь день ото
дня. И вместе с болью к нему пришло сознание одиночества. Для позднего Толстого
адекватным состоянием человека является, без сомнения, одиночество. Только
между одинокими возможно настоящее общение, то есть общение душ. Как возникает
оно у хозяина и работника в критический момент. У одинокого есть вся полнота
бытия. Но приходит эта полнота с болью. Потому что ее, полноту, вместить в себя
трудно. Публичный человек не знает тишины одиночества. Он может уединиться, но
он никогда не бывает один. Иван Ильич всю жизнь соблюдал приличия, делал вид,
обменивался пустыми знаками. А умирание, по словам Толстого, есть акт
неприличный. Смерть, как и истина, антикультурна, некоммуникативна. Для того,
чтобы люди могли быть вместе им нужно лгать. Ложь – условие коммуникации, скрытый нерв любой семейной жизни. Лгут все,
все притворяются: жена, дети, сослуживцы, доктора, любовницы. Для сослуживцев
смерть Ивана Ильича – это новая вакансия, прибавка к жалованью. Для жены – это
возможность вытянуть из казны все, что можно вытянуть из нее под предлогом
смерти мужа. И только боль не лжет. Она всегда говорит правду. Иван Ильич
прожил жизнь не свою, а ту, что была поименована другим. У поименованного
другим не может быть разговора с самим собой. Не может быть своей речи. Вот эта
невозможность и открывает пустоту одиночества Ивана Ильича. На мой взгляд,
Толстой в рассказе об Иване Ильиче говорит о том, что никакое Я не может
спрятаться на дне у Другого.
Боль
возвращает тебя к себе. От нее нельзя укрыться в коммуникативных складках. Ей
нельзя солгать. Иван Ильич искал себя на дне у другого, а нашел себя у себя в
момент смерти.
В
пространстве социума нужно все время говорить. Любая остановка речи показывает
тебе твою пустоту. Говорить – значит все время ставить в центр Другого. Мыслить
– это значит умирать, то есть выпадать за пределы коммуникативного
пространства, ибо умирать – значит ставить в центр самого себя, а не Другого.
Таков, на мой взгляд, смысл рассказа Толстого о смерти Ивана Ильича.
«Крейцерова
соната» - это рассказ о том, как галлюцинирующий человек, раздражая себя своими
галлюцинациями, женился, а затем убил свою жену. В итоге получилось: один труп,
тюрьма и пять несчастных детей.
Толстой
не называет Позднышева аутистом, человеком галлюцинирующим, он называет его
эгоистом. А напрасно. Ведь дело же не в том, что Позднышев себя любит, а в том,
что он не знает реальности, границы своих фантазмов. Ведь реальность – это то,
что тебе сопротивляется, что не подчиняется логике твоих мечтаний, с чем ты должен
сообразовывать свои желания. Если бы Позднышев не галлюцинировал, то он бы не
любил. Ведь любовь – это галлюцинация, самообман. А за самообман надо платить.
Герой «Крейцеровой сонаты» был не готов платить. За свой самообман он заставил
заплатить свою жену, на которой он непонятно почему женился. Просто пришла пора
ему жениться, а тут подвернулась она. И
он женился. А кто его жена – он не знает. Что она думает, он не знает. Да ему и
не нужно этого знать. Позднышев воображает. Он ее изобретает. И удивляется,
когда придуманное не совпадает с тем, что есть. Позднышев своими фантазмами
вводит себя в заблуждение. В «Крейцеровой сонате» слово дано Толстым только
Позднышеву, убийце. Он лишает слова его жертву, жену. Мы знаем только то, что
подумал Позднышев, а не то, что подумала его жена. У нее нет прямой речи. Она
дана в изложении рефлексирующего человека, который живет по формуле: «я думал,
что она думает». То есть Позднышев имеет дело не с женой, а с образом жены, с
галлюцинацией. Он сам спрашивает и сам же себе отвечает.
Вот,
например, как Толстой описывает их первую ссору. Цитата: «Кажется, что на
третий или четвертый день я застал жену скучную, стал спрашивать… стал обнимать
ее, что, по-моему, было все, что она могла желать, а она отвела мою руку и
заплакала. О чем? Она не умела сказать. Я стал допрашивать. Она сказала, что ей
грустно без матери. Мне показалось, что это неправда».
Она
все-таки умела сказать, только он не умел услышать? Ведь если ему говорят, что
грустно без матери, так значит, оно и есть. И невежливо думать иначе. Я привел
эту цитату для того, чтобы показать солипсизм Позднышева, его убежденность в
том, что все, что нужно его жене – это он и его объятия. Но ей много чего нужно
и помимо этих объятий. Ведь по признанию Позднышева, он был с нею как человек,
без гордыни, без прав и привилегий всего один раз, когда ранил ее и потом
пожалел об этом.
Между
героями «Крейцеровой сонаты» трудно устанавливалось речевой общение. Им не о
чем было говорить. У них было пятеро детей. Но ничто их не связывало. Они были
неинтересны друг другу. Между тем в речи соединяются воображаемое и реальное.
Герои Толстого научились присваивать тело друг друга, но не научились говорить.
Вот еще одна цитата из «Крейцеровой сонаты»: «Говорить бывало, когда мы
останемся одни, ужасно трудно. Какая-то это была Сизифова работа. Только
выдумаешь, что сказать, скажешь – опять надо молчать, придумывать. Говорить не
о чем было».
Но
зачем же убивать, если говорить не о чем? Зачем было испытывать жену, проверять
ее на прочность, как Иова. Да, она любит музыку, ей интересно с музыкантом. Но
дело не в музыке, не в сонате Бетховена, не в том, что она с жиру бесится, что
ее раскормили и что она, как застоявшаяся лошадь, с которой сняли узду. Хотя
она, может быть, и хочет вволю нагуляться. Дело в ущербности Позднышева, в его
маленькой душе, в отсутствии у него великодушия. Толстой полагает, что причины
убийства лежат в первом месяце замужества, ибо в этот месяц жена Позднышева
забеременела, а его внешняя связь с нею продолжалась. То есть они получали
удовольствие вне связи с рождением ребенка. Что, по мысли Толстого, было
свинством. Но если даже это так, если это свинство, то почему Позднышев не
застрелился, почему он думал о самоубийстве, но не убил себя. Почему Толстой
убивает не Позднышева, а его жену.
Или
вот сцена убийства. Позднышев неожиданно возвращается домой и находит жену не
одну, а вместе с музыкантом. Музыкант понял, что дело плохо, и бросился
убегать. И вот в этот момент Позднышев думает: прилично или неприлично бежать
за ним, за любовником жены, в носках. И решает, что это будет смешно. Ибо ему
хотелось быть страшным, а не смешным. И вот всю свою страшность он обратил к
жене, заранее зная, куда он ее ударит кинжалом. Позднышев – убийца. Его надо
было бы исследовать на предмет помешательства. Хотя Толстой представляет его
как сторонника идей Николая Федорова.
Где
же здесь добро? Ведь добро еще нужно узнать как добро. Но здесь-то и начинаются
проблемы. Здесь возникает то, что Соловьев называет «поддельным добром». А
Ильин позднее заговорит о самом ужасном: об изнасиловании добром. Ведь когда
говорят, что добро абсолютно, тогда полагают, что есть трансцендентная
перспектива и носители этой перспективы всегда лучше тебя знают, что хорошо и
что плохо. И в этом смысле Толстой, как тиран, принуждает тебя к добру, которое
не узнается тобой как добро. Абсолютное добро – это добро террориста, аскета и
насильника.
Человек
должен быть счастлив. Это и есть абсолютное добро. Если он несчастлив, то он
виноват. И ищет причины своего несчастия. Счастливый человек говорит всегда
спасибо. Кто счастлив, тот и прав.
А
вот какие мысли формулирует Толстой в послесловии к «Крейцеровой сонате»:
1.
Половое общение, не является необходимым для поддержания здоровья. Эта
необходимость – выдумка науки и врачей;
2.
Половая связь, если она не связана с деторождением, это преступление;
3.
Воздержание желательно и возможно;
4.
Проституция неестественна. Целомудрие выше распущенности.
Толстой
явно симпатизирует купцу, который в начале рассказа предложил свой рецепт решения
проблемы полов. Суть его такова: в женщине должен быть страх перед мужем. Любит
она его или не любит - не так важно. Не любит, так полюбит. Женщине
спервоначала надо давать укорот и тогда не будет ни крейцеровой сонаты, ни
измен, ни ревности, ни убийства. Все беды от образования. Согласно Толстому,
любовь – это эффект от избытка пищи и праздной жизни. Чтобы этот избыток
мужчина не направлял на женщину, ее нужно одеть в нескладный капот. При этом
она должна сидеть дома и не выставлять на всеобщее обозрение свое тело.
Вопреки
Толстому, современная культура вообще носит порнографический характер. Она
меняет знаки, выворачивает на изнанку. По словам одного француза: отныне больше
не говорят: «у тебя есть душа, и ты должен ее спасти», - но говорят так: «у тебя
есть пол, и ты должен знать, как его правильно использовать; у тебя есть
бессознательное, и ты должен научиться его освобождать; у тебя есть тело, и ты
должен научиться им наслаждаться; у тебя есть либидо, и ты должен знать, как
его расходовать».
1.Сегодня
на смену писателю-автору приходит скриптор. Тексты скриптора отличаются тем,
что в них нет смысла, они пусты. Они не говорят тебе – «вот смысл, возьми его».
Они, как дети, говорят «дай». Они требуют, чтобы ты их пустоту заполнил
смыслом. Тексты скриптора – это тексты вампира.
Толстой
– автор. Он тебе дает, иногда навязывает свои смыслы и значения. И пока будут
жить эти смыслы – автор не умрет в литературе.
2.
Мне все-таки больше нравятся свободные нравы и свободные женщины, нежели
несвободные. Мне нравится соблазняющий вид одежды нынешней молодежи. С
женщинами в чадре, в нескладном капоте, без макияжа, без парфюма, без
кокетства, без их ума и таланта жизнь была бы такой гнусной и нежеланной, как и
без Толстого.