Ф.И.Гиренок

АРХЕОГРАФИЯ ИСТОРИИ

 

Современное общество децентрируется. На месте центра образует­ся дыра. Пустое место. К этому месту устремляется периферия. Вто­рой план выступает как первый. И опустошается. Социальное бытие становится пустым, а мир — плебейским. Понижение уровня челове­ческого в человеке заставляет нас закидывать образовавшуюся онто­логическую дыру различными содержаниями. Заштопывать ее. Но нет никакой надежды на успех. Ибо своими действиями мы только уско­ряем процесс опустошения.

Например, история. Кто делает ее пустой и бессмысленной. А.Т. Фоменко. Почему? Потому что границ больше нет. Все смеша­лось. И потому у Фоменко ханы и великие князья России — это одно и то же, а все русские летописи подделаны историками династии Ро­мановых.

История имеет иудо-христианские корни. Греки приспосаблива­лись к космосу. Мы — к истории. Но ничто не вечно. Христианство слабело. История угасала. И вот христианская вера совсем ослабла. А мы стали свидетелями конца истории. И дело здесь не в Фукуяме, Фоменке или еще ком-то. Они санитары. Добивают поверженного. Как гиены. А вот что делать нам? Как жить, к чему приспосабливать­ся? Уже Н. Данилевский поставил под сомнение научное деление ис­тории на древнюю, среднюю и новую. Его вывод прост: спасайся кто как может. Держитесь за «почву», традиции и быт. А там видно будет. Так думаю и я.

***

Когда я говорю, что Европа висит, то не потому, что она висит (хотя, она, может быть, и висит), а потому, что я вижу ее подвешен­ной. Она подвешена к необходимости мыслить непрерывно. Для чего? Для того, чтобы не заглядывать внутрь. За ширму. Эта необходимость делает возможной науку, а вместе с наукой и возможность того, что­бы Европа была всегда новой.

Новая Европа быстро состарилась. Это не значит, что Европа не мыслит. Она мыслит, но как-то глупо. По-стариковски.

Непрерывно мыслит не человек. Человек заглядывает внутрь са­мого себя. А это уже не дело мысли.

Того, кто никогда не заглядывает внутрь себя, называют трансцен­дентальным субъектом. Он и мыслит непрерывно. Почему? То ли по­тому, что ему некогда; то ли потому, что у него нутра нет. И вот этот-то нечеловеческий трансцендентализм исчез из Европы. И оборвалась метафизическая нить непрерывного мышления, на которой висела Европа.

В Европе много стало человеческого. Но не потому, что Бог умер. Хотя он и умер. А потому, что был прогресс и были усилия немногих, непрерывно мыслящих, пересилить силу трансцендентного. И они ее пересилили. И оборвалась нить, на которой висела Европа.

Конечно, мы — Европа, а Европа — это сдвинутое сознание. Сдвинутое во что? В левое. Все мы левые. Даже не правые. То есть левым противостоит не правое, а то, что левее левого. Кто левее ле­вых? Марксисты. Были марксисты, а теперь постмодернисты. Они удвоенные левые. И те, и другие участвуют в погоне за идеей равенства. Они за ней, а она от них. И догнать ее невозможно. И это про­гресс. Он связывает то, что приходит и уходит, с сущностью. Про­шлое приходило, а сущность оставалась. И эта сущность говорила на языке бессознательного. Все могло обмануть. Но бессознательное не обманывало. Оно говорило правду. Вот на этом непрерывном говоре­нии правды бессознательным и держалась Россия. И эта нить тоже оборвалась. Интеллигенция победила коллективное бессознательное. И уже нельзя сказать, что то, что было, было сущностью того, что есть. Нет света в просвете бытия, если прошлое, как прохожий, про­ходит бесследно. Нет следов прошлого в памяти бессознательного. Всюду интеллигенция. Везде образина образованности. Прошлое и бессознательное, истина и бред больше не связаны. Бред бессозна­тельного — это только бред. Сновидения ничего не говорят, даже ес­ли они что-то и говорят. Мы закончены до конца, определены до оп­ределения. Европа еще, кажется, висит на ниточке материальной необходимости идти до конца, т. е. в ней доживают остатки апокалип­тических структур сознания. Но эта нить тонкая. В России она уже не держит. В России пат.

Иными словами, духовную ситуацию нашего времени определяет судьба Европы, время которой, кажется, прошло. Идеалы нового времени больше никого не интересуют. Истина как дверь. Ее теперь при­открывают. Она стала кокетливой и изощренной. Она никому не нуж­на голой. То есть голая она уродлива. Эстетика изящного перевесила истину и прикрыла ее одеждами, чтобы она выглядела желанной. Ев­ропа — не нудистка. Она расчетливая дама, т. е. она истину связала с представлением, со спектаклем. Но в России преставиться — значит умереть и одновременно обратить на себя внимание, т. е. истина же­ланна мертвой. А это уже некрофилия. От христианской Европы остались одни декорации да мечта о новом средневековье. Что же заменит декорации? То, что я называю новым язычеством. Из мертвой иудео-христианской скорлупы выполз птенец. И если в этом птенце есть что-то живое, то говорит оно по-новоязычески. Дело не в том, что я люблю новое язычество. Я его как раз не люблю. А в том, что оно уже говорит. И я не могу его не слышать.