Ведущий семинара – доктор философских наук, профессор РХГА Александр
Александрович Ермичёв.
21 января
Федор Иванович Гиренок – доктор философских наук, профессор кафедры философской антропологии Московского государственного университета
(персональный сайт http://fedorgirenok.narod.ru)
А.А. Ермичёв: Добрый вечер, друзья, добрый вечер! Сегодня у нас 59-е заседания со дня основания семинара, уже 59-е. Прилично, пять лет, чуть-чуть даже с хвостиком, пять лет. Но прежде, чем объявить выступление нашего сегодняшнего гостя, профессора кафедры философской антропологии Московского Государственного Университета Федора Ивановича Гиренка, я хотел бы анонсировать одно важное для нашей академии событие и пригласить вас на презентацию книги Дмитрия Кирилловича Бурлака «Метафизика и Откровение», которая вот только буквально вчера вышла из поз типографского станка. Презентацию второго издания «Мышление и Откровение» состоится в среду 26-го числа в обычное для нас начало в 18.30. Так что, пожалуйста, те, кто могут располагать временем на это мероприятие, те, кто пожелают послушать обсуждение этой книги, которое будет неизбежно при представлении второго издания – милости просим! Это вот первое объявление. Второе объявление относительно февральского заседания. Ну, как правило, у нас происходят заседания по пятницам и скорее всего в последнюю пятницу месяца, то сейчас у нас готов выступить со своим сообщением Петр Юрьевич Нешитов, сотрудник нашей академии с кафедры «Философия. Богословие. Религиоведение» и ученый секретарь нашего журнала «Вестник РХГА». К сожалению, я не могу сформулировать его тему и сейчас я его здесь среди присутствующих не вижу, но знаю, что главным предметом его сообщения послужит пророк Аввакум. Видимо, как явление русской культуры или возможно как великолепный писатель, или возможно как просто деятель религиозного движения в России, не могу сказать, но основной предмет – это пророк Аввакум. Вот такие объявления.
А теперь Федор Иванович уже знает распорядок нашей работы. Порядка 40-50 минут вы докладываете, после этого идут к вам вопросы после этого обсуждение, после этого чай. Федор Иванович, пожалуйста! Вы можете как угодно – сидеть, стоять, расхаживать.
Аплодисменты
Ф.И. Гиренок: Я обычно люблю ходить… (но встает за кафедру, к микрофону). Спасибо, Александр Александрович за приглашение. Я не знал о существовании семинара, а теперь узнал. Посмотрел все, что выложено на сайте, и хочу сказать, что мне понравилось содержание выступлений. То, что у вас есть такой семинар, – слава Богу. Думаю, у нас в Москве такого семинара нет. Во всяком случае, в университете я ничего подобного не знаю. Кстати, и в Институте Философии, по-моему, тоже ничего такого нет. Но я могу чего-то не знать.
А.А. Ермичёв: В Доме Лосева и в Центре Солженицына.
Ф.И. Гиренок: А что там есть?
А.А. Ермичёв: Что-то подобное нам, но в очень мелком виде (смеется).
Ф.И. Гиренок: Ну, понятно (смеется). Свои доклады я обычно читаю. Заранее скажу, что у меня в докладе будут звучать минорные ноты, но это для меня обычная вещь, потому что я не вижу особой радости в этой жизни. Хотя у меня все нормально, все хорошо, но когда ты начинаешь что-то делать, у тебя веселость пропадает и ты начинаешь предаваться странным настроениям, передать их мне очень сложно, но я попытаюсь это сделать. Называется мой доклад «Кто мы? О русском и советском дискурсах и разрыве между ними».
Доклад
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, прошу вас.
Вопрос: Скажите, пожалуйста, в ваше понятие европейской философии античная философия входит или все-таки она особняком для вас?
Ф.И. Гиренок: Ох…
Вопрос: И с античной философией могли бы вы диалог устроить?
Ф.И. Гиренок:. К античной философии у меня особое отношение. Я имею в виду два момента. Первый. Если мне трудно пробиться в русский мир, вот еще недавно здесь бывший, то пробиться в античный мир мне практически невозможно. Например, читаю я Лосева. А Лосев - это не я. Он знаток античности, он знает древнегреческий. Мои интеллектуальные возможности и его несравнимы. Лосев - это Лосев. Вот он занимается Платоном. У Платона в «Законах» есть великолепнейший, а может быть, наилучший во всей философии фрагмент под названием «человек-кукла». Почитайте комментарий Лосева к этому фрагменту – и вы увидите беспомощные, бессмысленные рассуждения человека, который отдал столько лет изучению античной философии и культуры. Абсолютно беспомощные! А в чем дело? Лосев позволяет себе писать, например, такое: «ну здесь Платон сошел с ума, в старческий маразм впал». А «человек-кукла» - фрагмент, в котором всего 10 строчек, и эти 10 строчек – лучшее в мировой философии высказывание о человеке. Предупреждаю, что из того, что я критически отношусь в данном случае к Лосеву, не следует, что я умнее Лосева или не люблю его. Я его люблю. Просто сегодня я могу как-то иначе проинтерпретировать платоновский текст. Лосев пишет: «как это можно говорить «живи всю жизнь играя»? Почему это все люди должны петь и играть?» Конечно, говорю я, а как же без игры, без самоаффектации. Ведь человек – это существо, которое поет себе очаровывающие его песни. А у Лосева, видимо, были другие представления о человеке. Выходит так, что если Лосеву не удалось проникнуть в мир Платона, то как мне туда попасть и что-то понять? Хотя мы можем иногда что-то понимать, ну бывает, случаются такие вещи, ты взял и понял. А как непонятно. Это раз (оживление в зале, аплодисменты). Второе. На мой взгляд, философия была только в античности. Почему? Потому что она была понятна меньшинству и непонятна большинству. Философия – это граница между меньшинством и большинством. А современная философия обладает двойной непрозрачностью. Такой непрозрачностью, которую не знали в античности. Что это значит? А это значит, что философы, которые делают тексты, сами эти тексты не понимают. Они для них непонятны. (оживление в зале). В античности уходили от обычного, повседневного сознания к сознанию философскому, метафизическому. А что я должен делать сегодня? Сегодня я должен делать работу прямо противоположную, обратную по отношению к тому, что делалось в античности. Я сегодня пытаюсь связать метафизические вещи с сознанием повседневности, я хочу укорениться, за что-то ухватиться в сознании обыденной жизни. Если я этого не сделаю, то философия умрет. Почему? Потому что она никого не касается, она никому не нужна, кроме преподавателей философии и так называемых специалистов по языку, по коммуникациям, по счастью и т.д. Либо я найду сегодня в ней что-то, что касается каждого, либо она исчезнет. Т.е. я должен найти в ней какие-то ритмы, какие-то мелодии, которые зазвучат в повседневном сознании. Какую я делаю работу? Я делаю работу не метафизика, я делаю работу прямо противоположную, то есть антиметафизическую. И это сегодня философия! А если я делаю тексты-вампиры, то есть тексты, которые нуждаются в тех, кто им даст смысл, то это будет не философия. На мой взгляд, сегодня на место мысли встал язык. Мы имеем дело с событиями языка. Какая тут философия! Ну разве философия была когда-нибудь событием языка? Нет! Язык – это дело десятое, двенадцатое, ну неизвестно какое. Если вы следите за философией, то вы не можете не видеть, как язык проникает в неязыковое.
Следовательно, сегодня современная философия является тем, что прямо противоположно духу античной философии. Т.е. мы другие, хотя люди они всегда люди. Нам нужно подружиться с обыденным сознанием, чтобы не умереть. Сегодня не XIX, даже не XX век. Современные тексты должны быть маленькими, компактными. В них не надо рассказывать о том, чему тебя научили классические тексты, о том, что ты прочитал. Интересно только то, что ты подумал. Если вы заметили, то я, например, свой доклад разбил на части, не зависимые друг от друга. Если я говорю о соборности, то я должен уложиться в три минуты, я должен всё сказать в маленьком тексте, который не отсылает к другому тексту. Либо так, либо не берись за работу! И еще я должен хорошо сказать, то есть заинтриговать, привлечь внимание. Хотя лично у меня не все хорошо получается. Вот сегодня на философе лежит эта тяжесть, это бремя. Либо ты уйди и никому не мешай, ну в смысле молчи, то есть (смех), либо ты должен эти правила принять к сведению. Я опять повторяю, нельзя писать так, как писали в ХХ веке, нельзя все время писать «Бытие и ничто» Сартра. И не потому, что мы не можем писать много. Много можно писать. Смысла нет. Нужно уметь пользоваться короткими, очень простыми, ясными, понятными, клиповыми текстами, в которых ты должен сказать всё, что ты можешь сказать. Не надо много говорить, не надо показывать свою ученость, ты много чего читал, ты много можешь рассказать. Не надо этого делать. Это скучно.
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, еще вопрос!
Вопрос: Можно вопрос?
А.А. Ермичёв: Прошу вас!
Вопрос: Правильно ли я понял, что ваше дело пробиться к сознанию, а язык дело десятое?
Ф.И. Гиренок: Я сказал, что нужно пробиться к сознанию. Это правильно. Язык дело десятое – тоже правильно. Но в том смысле, что не язык является границей сознания, а сознание – границей языка. Я сказал, что на место мышления встал язык. Мы говорим много, а мыслей у нас нет. В этом проблема. Язык меня интересует, у меня даже книжка вышла последняя «Аутографии языка и сознания».
(Издательство МГИУ, Москва, 2010)
http://www.russia.ru/video/lit_10323/,
Я стараюсь работать с языком, я пытаюсь его почувствовать, потому что русская философия вообще была близка к литературе, и эта близость лежит на нас тяжелым бременем. Мы обязаны быть литераторами, писателями, мы должны уметь вовлекать, завлекать, выстраивать сюжет, строить ловушки, в которые попадают часто и профессионалы. Я сказал, что «язык дело десятое». Почему? Потому что ты делосский ныряльщик. Тебе не до языка. Тебе бы жемчуг смысла побыстрее достать со дна моря безмыслия. У тебя нет времени, тебе может не хватить кислорода. Хватай смысл и на поверхность, потом разберемся с языком. Жизнь так коротка, что тут, на глубине, некогда этой ерундой заниматься. В этом смысле язык дело десятое. А сам по себе язык очень хорошая вещь, интересная. Одним Абаевым можно зачитаться. Но если язык встал на место мысли – это смерть. Вот эта была у меня мысль…
А.А. Ермичёв: Пожалуйста!
М. С. Уваров: У меня вопрос по одному из ваших тезисов, с которого вы начинали, о двух типах дискурса – русский религиозный и советский. Причем, советский у вас представлен именами Бахтина, Ухтомского и видимо примкнувшего к ним Мамардашвили. Потом вы говорили о советской философии. Правильно ли я вас понял, что советской философия в вашем понимании вообще лишена каких-либо свойств дискурсивности? Ели вы делаете только два типа дискурса?
Ф.И. Гиренок: Советская философия не лишена свойств дикурсивности. Тут секрет такой. Я говорил о бесспорных именах, о Выготском и Бахтине, хотя Бахтин появился поздно. Вернее, его забыли, потом опять открыли. Для меня советская философия – это европейская философия. Она не имеет никакого отношения к русской философии. Советская философия – это Ильенков. Талантливый человек? Чрезвычайно талантливый! Мамардашвили? Крайне одаренный человек! Но они не имеют никакого отношения к русской философии.
М. С. Уваров: Почему Бахтин это советский тип дискурса?
Ф.И. Гиренок: Я ввел три темы, которые позволяют различить русскую и советскую философию. Например, я взял тему «Другого». Я говорю, вот русская философия, в ней нет темы Другого. А вот Бахтин. Для него Другой имеет фундаментальный смысл. И в европейской философии «Другой» имеет принципиальное значение. «Другой» – это не ты. Он дискретно выделен. Это тот, кто смотрит на тебя, тот, на кого смотришь ты. «Другой» дан тебе языком. С ним нельзя общаться без языка. В конце концов, Другой - это ад. Обо всем этом говорят европейские философы. Тему Другого мы можем встретить в русской литературе, а не философии, и раскрыта она там совершенно иным образом, нежели в европейской традиции. Я привел в качестве примера эпизод из сочинения Достоевского, которого как будто бы Бахтин знал хорошо. Речь идет о понимании «Другого» в «Записках из подполья». Там есть эпизод с Лизой, которая влюбилась в героя «Записок» и приходит к нему в его жилище. Она влюбилась в него, как в принца, а застала его в неприглядном виде, в бедном жилище, рваном халате, ругающемся со слугой. Вот где формируется «Другой»! Лиза пришла с любовью, а он ее возненавидел. За что? За то, что она его заставила на себя посмотреть с отвратительной точки зрения. То есть какой я могу сделать вывод? Другой – это объективированная галлюцинация человека, терзающего себя своими фантазмами.
Иными словами, русские философы не занимались проблемой «Другого». Но не успела русская философия умереть, еще труп ее не остыл, как тут же появляются теоретики Другого – Бахтин, Выготский, гении советской философии, изобретатели нового дискурса, и говорят нам, чтобы мы искали себя на дне у Другого. Это уже не русская философия, это советская философия. У Бахтина «Другой» – это тот, кто тебя доделает, кто даст тебе целостность, кто даст тебе твою истину. Непонятно, как в какое-то короткое время появляются десятки великолепных имен, которые мыслят иначе, находятся в ином контексте. Как будто они взялись из какого-то другого нерусского мира. Как они появились? Я не знаю. Я проанализировал несколько проблем: «Язык», «Другой», чтобы было видно, что советская философия - это абсолютно другая философия. Еще один пример. Флоренский говорит, что нужно уже понимать, чтобы говорить, а Выготский говорит, что это чепуха, мысли делаются словами. А сегодня теория «уже сознания» - одна из самых радикальных в современной философии. Т.е., развивая мысль Флоренского, я хочу, чтобы он был не бабочкой из гербария, а чтобы он был живым. Для этого нам нужно тянуть, длить некоторые мысли, тем самым делая их живыми. Например, Циолковского делает живым Делез. Почитайте предисловие Делёза к роману Турнье «Пятница, или Тихоокеанский лимб». Там говорится о человеке как лучистой энергии. А ведь это Циолковский. Я не знаю, знал ли Делез русский язык или нет. Не знал? Ну значит и Бог с ним (смех в зале). Для нас Циолковский сумасшедший. В нем мы не видим ничего интересного с точки зрения философии. Но когда то же самое говорят во Франции – это, конечно, очень умно. У Делеза и Циолковского по сути одна онтология, в которой поверхность везде, а центр нигде.
Т.е. всё это для меня означает, что советская философия – это европейская философия, включая Щедровицкого, Ильенкова, Мамардашвили. Они к русской философии не имеют никакого отношения, равно как и Бахтин с Выготским, на идеях которых основывались гуманитарные науки. И если говорить о том, что сегодня происходит в науке, то следует сказать, что сейчас пересматриваются основания гуманитарных наук, в том числе и так называемой теории деятельности, язык которой очень грубый, неуклюжий для того, чтобы на нем можно было что-то сказать о грезящем человеке. Когда ты ложишься ввечеру спать и начинаешь переход через ультрапарадоксальную ситуацию от бодрствования ко сну, тогда к тебе являются такие видения, которые никакими предметными действиями не объяснить. Понятно, что закончилась советская эпоха, но только непонятно, как советские философы к этому относятся, как они переживают смену времен. Ведь нам так нужно, чтобы был кто-то, кого можно было бы цитировать. И желательно в Европе или в Америке. Тем самым мы посредством мысли соотносим себя с европейской философией, а посредством языка - с русской. Или, что то же самое, язык русской религиозной философии один, язык советской философии – другой.
А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, Ирина Николаевна.
И.Н. Мочалова: Во-первых, хочу поблагодарить Федора Ивановича за доклад. И вопрос вот в продолжение мысли, которую вы задали. Уникальная ситуация в России с таким разрывом традиций, о которых вы говорите? Или это все-таки это имеет место в мировой истории?
Ф.И. Гиренок: я плохо знаю историю мира. Но в Европе, кажется, таких разрывов не было. Представьте себе, было две Германии. Но Кант был Кантом. Гегель оставался Гегелем. В Европе несколько иначе относятся к своим людям, к своим странам, к своим народам, к своим философам. Знаете, сейчас американцы пытаются делать философию, у них очень плохо это получается, хотя сторонников у них даже в Петербурге полно, которые полагают, что англоязычная философия Чалмерса или Пинкера – это какое-то событие в интеллектуальной истории мира. На мой взгляд, Америка сильна не философией, а долларами. А Германия и Франция по-прежнему делают тексты, и мы их потребляем. Они пишут, мы читаем.
А.А. Ермичёв: Борис Вениаминович, вы хотели задать вопрос.
Б.В. Иовлев: Я хотел бы спросить вас, понимаете ли вы свой дискурс? Потому что всё, что вы говорите – это некоторый поток утверждений так как это дискурс учителя и проповедника. Что дает вам такое основание для этого, как будто истина откуда-то транслируется? Вы не пытаетесь объяснять, вы непрерывно это транслируете. Теперь, вы сделали смазь большую Михал Михалычу Бахтину и Алексею Федоровичу Лосеву. А как вы понимаете, почему эти люди не видели то, что так легко видите вы? Нет, ну вы… И вы делаете это как бы такую смазь. Откуда это берется? И другое. Вы видите «Троицу»? (об иконе, которая вист в Актовом зале), вот там вот она. Почему вы так грубо говорите и, на мой взгляд, оскорбительно по отношению ну к тем классикам, которые и глубоко мыслили, и жизнь которых была очень тяжела? И конечно Бахтина, который был сослан, и Лосев, вот это. Т.е. христианский ли у вас дискурс?
Ф.И. Гиренок: Философия, хочу вам напомнить, это такая штука или такое насекомое, которое называется оводом и которое предназначено не для того, чтобы ломать шапки перед кем бы то ни было или перед чем бы то ни было, но для того, чтобы нагонять, жалить, кусать и не давать никому возможности дремать. Это первое. Второе. Бахтин и Лосев не нуждаются в моих комплиментах, как и в Вашей защите. Философия должна работать, расшатывать все существующие готовые значения и смыслы, расшатывать, дабы создать возможность для появления какого-то нового смысла. Вот и всё! Лосев – это Лосев, Бахтин – это Бахтин. Для Вас это великие люди, которых нет. Для меня они живые. Для Вас – у них была трудная жизнь. Для меня они относятся к тем, кто мог удержать себя в пространстве мысли. Мой дискурс организован очень просто. Я взял несколько тем – «Язык», «Другой», «Образ», «Рефлексия» и, обсуждая эти темы, сказал, что русская философия – это не советская философия. К советской философии я отнес Бахтина. Какая здесь может быть обида. Я же не ордена раздаю. Вот с Лосевым тут другая проблема. Лосев пытался встроиться в эту новую советскую струю – у него ничего не получилось, потому что он был русским философом. У него получилась смесь феноменологии и диалектики с имяславием и символизмом. Эта смесь могла взорваться. И он ушел, оставаясь русским философом. А у Бахтина получилось, хотя у него жизнь трудная. Я же не говорю, что она у него легкая. Еще раз повторяю, гений Бахтина не станет ни хуже, ни лучше от того, разделяю ли я его взгляды или нет. Он сделал свое дело. Сейчас мы должны делать свое дело.
А.А. Ермичёв: Ростислав Николаевич, пожалуйста.
Р.Н. Дёмин: Федор Иванович, я бы хотел спросить, уточнить вот к вопросу о разрыве. Два примера можно привести. Один разрыв, касающийся Европы – это древнегреческая философия языческая и новогреческая христианская, или можем сказать впоследствии просто светская философия новогреческая. А другой пример – это китайская классическая филофония, допустим, и философия, которая существует в Китае при коммунистах.
Ф.И. Гиренок: на мой взгляд, философия была только в античности. Платон и Аристотель растворились в новогреческой христианской философии. Даосизм и конфуцинство в Китае работают на молекулярном уровне.
Р.Н. Дёмин: Но для греков Нового времени, которые пытались обратиться к своей философии, это не была ли такая ситуация, как у нас сейчас была?
Ф.И. Гиренок: может быть, я плохо знаю какие-то вещи, но греки нового времени не стали эллинами. Единственное, что я мог бы сказать, что, на мой взгляд, сегодня философия находится в очень интересном положении, потому что она освободилась от диктата богословия и совсем недавно - от диктата науки. Сейчас она предоставлена самой себе. Мы сами сегодня можем в каком-то смысле стать эллинами. Я настаиваю на том, что сегодня редкая для нас возможность – войти в пространство свободных размышлений, делать дело, не огладываясь ни на кого! Хотя я знаю, сейчас вновь появилась очень сильная тенденция повернуть философов к науке, заставить их опять заниматься философскими проблемами физики, химии, биологии. Всё это смешно, ибо в науке нет ничего кардинально нового. Единственная проблема, если она существует сегодня, то не в физике, конечно, а в неврологии. И только лишь потому, что неврология вдруг нагло посмела объявить о том, что она хочет создать науку о мозге, которая будет одновременно и наукой о сознании. Это очень интересно! Давайте, создавайте! В остальном, мы имеем дело с технологиями. Вы знаете, за что сейчас дают нобелевские премии? Не за то, что меняет наши представления о мире, а за перемены в технологиях.
А.А. Ермичёв: Яков Адольфович, давайте.
Я.А. Фельдман: У меня не вопрос, а выступление.
А.А. Ермичёв: Валерий Александрович, пожалуйста!
В.А. Фатеев: Для многих, наверное, здесь присутствующих русская философия ассоциируется с Владимиром Соловьевым и его последователями. Что вы по этому поводу думаете?
Ф.И. Гиренок: когда я шел сюда, я себе говорил: «Ради Бога, только не о Соловьеве», ну правда (смех в зале). Я вам объясню почему. Соловьев, на мой взгляд, это большой тромб русской философии. Почему? Потому что он придумал концепт «Софии». Софиология – это очень неудачное изобретение. Я не знаю, почему люди такого ранга, как Флоренский и Булгаков, были вовлечены в софиологию. Я до сих пор не могу себе дать ответ на этот вопрос. Булгаков и Флоренский, слава Богу, мало-помалу освобождались из-под соловьевских чар, из-под чар этой софиологии. Развилка в развитии русской философии началась, пожалуй, с Самарина, который видел два пути для России: либо мы разрабатываем идею русской нации, либо твердо следуем имперской идее. Соловьев предложил нечто третье - всеединство, софийное братание Европы и России. Линия, которая ведет к Соловьеву, на мой взгляд, тупиковая, а линия, которая идет к Леонтьеву и дальше - к Розанову, к обэриутам – перспективная.
София - просто посредник, если брать прагматику этого концепта. Что в Софии соблазнило русских? Возможно, критика Соловьевым отвлеченных начал, возможно, как у Эрна, борьба с рационализмом. Желание представить русский мир софийным, а не рациональным. Да, есть что-то в этом. Когда ты начинаешь искать слова, которые могли бы передать оттенки нашей жизни, неизбежно на ум приходит «софийность» нашей жизни, то, что в один неведомый момент связывает всех нас какой-то вяжущей связью.
Почему линия Соловьева тупиковая? Потому что она позволяет думать, будто благодаря Софии возможно соединение неба и земли, абсолютного и относительного. Ведь в той мере, в какой возможно это соединение, мир софиен. На мой взгляд, софиология Соловьева скрывает от нас истину о том, что мир абсурден, и человеку нужно учиться жить в мире абсурда, а не под покровительством образа Софии. Я думаю, в мире Софии не нужна вера, в нем человеку нужно полагаться на Софию, а не верить. Вера возможна только в мире абсурда.
А.А. Ермичёв: Юрий Аркадьевич, пожалуйста.
Ю.А. Скроцкий: Начет Софии – мне как-то сразу хочется с конца начать, хотя я хотел говорить о другом.
А.А. Ермичёв: Только вопрос, да?
Ю.А. Скроцкий: Да. Ну, это маленькая ремарка. Хайдеггер сказал, что русские победили в войне, потому что у них была София, по поводу влиянии филосфии одной нации на другую. У меня сложилось впечатление, прав я или нет, вот я хотел спросить, что у вас в какой-то степени или даже может в очень большой степени есть существенное определение «русский» или «советский» по датам, по эпохе, вы часто говорите «эпоха стала другая», и стало быть всё стало другое. Ну, тогда, скажем, такое движение как эмиграционная армия против Советского Союза, Белая гвардия, её потомки тоже получаются советским вариантом. Вот если так это или не так? Думаете ли вы об этом? И еще у меня вопрос насчет того, как вы считаете, вы к нам обращались, ну, так сказать, интуитивно, духовно, душевно можно по-разному говорить, или словами, в которые вы, в общем-то, не верите? Читали внимательно и потом говорили. Кстати, когда вы говорили, вы говорили, на мой взгляд, очень убедительно, хотя может быть неправильно, а когда читали, может быть правильно, но не убедительно. Вот есть ли различие здесь?
Ф.И. Гиренок: Не знаю, что было неправильно, но убедительно, а что правильно, но не убедительно. По поводу белых армий. Их составляли русские люди. Но и красную армию составляли не прибалты. Я знаю, что русская религиозная философия вслед за Россией слиняла в три дня. Одни остались, другие уехали, растворились в мире европейской культуры. Но мы с вами живем в другом мире, у нас были другие философы. У нас был Бахтин, Выготский, у нас Маркс… (смех в зале). Я думаю, что вы думаете примерно то же самое, что и я. Вы не можете не знать, что нет сегодня никакой русской философии. Ну какая русская философия? То, что мы посредством языка относим себя к России? Будет другой язык, будем на другом языке говорить и будем относить себя, например, к Китаю.
А.А. Ермичёв: А Гиренок – это русская философия? Гиренок Федор Иванович?
Ф.И. Гиренок: Я думаю, что да (смех в зале).
А.А. Ермичёв: Значит есть!
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, еще вопросы!
В. Дробышев: Спасибо большое за доклад. Скажите, пожалуйста, по поводу безрассудных поступков, о которых вы говорили. Вы адресуете к числу таких поступков то, чем занимается Хоружий Сергей Сергеевич? Т.е. вот реанимации того догмата, который в рамках самого православия проблемно достаточно звучит.
Ф.И. Гиренок: Хоружий талантливый человек, он здесь был и рассказывал вам о трояком разрыве человека. Ну, нормально. Он мне нравится. Но стоило мне высказать ему маленький упрек, как он, видимо, стал считать меня своим противником. Т.е. что он сделал? Он взял Хайдеггера, его язык, добавил к нему исихастские слова, взболтал все, вот и получилась антропология границы. Хайдеггер относится к людям, которые растянули мир между бытием и ничто и дали возможность появиться во Франции философии поверхности. Если все временно, то нет ничего. И тогда действительно возникает вопрос о том, почему есть что-то, а не ничто. Может быть не все временно, не все конечно. Может быть, стоит допустить нечто не имеющее внутри себя смены состояний? Но это уже будет постхайдеггерианская философия. Пока все мы устремились из глубины к поверхности. Замечательно, но ведь за этим стоит Хайдеггер. Вы знаете, нужно еще провести расследование того, каким образом чистое продуктивное воображение априори Канта превратилось в бытие Хайдеггера. Так вот, а Хоружий доверчиво берет философию Хайдеггера, его спорное различие межу онтическим и онтологическим и дальше у него получается то, что получается. Я очень мягко сказал об этом, но публично (смех).
А.А. Ермичёв: Пожалуйста, еще вопросы!
Вопрос: В этом зале много молодежи, поэтому у меня вопрос к вам такой. Им жить и жить. Что делать? Как выправлять положение? Как вернуть автохтонное философское мышление на русскую почву? И, скажем так, что бы вы посоветовали молодежи? Например, я так от фонаря говорю: античность, древнегреческая философия, древний Китай, Древня Индия? Именно те языковые структуры, которые доступные, не накрученные, не навороченные, в которых еще связь с чувственным миром практически не разорвана. Такой вариант пойдет? Ну а как еще восстанавливать?
Ф.И. Гиренок: Первое, не может быть такого, чтобы в России, в школе не изучали «Россия и Европу» Данилевского! Не может быть такого, чтобы не изучали Леонтьева, Федотова, Аввакума. Все ли из нас читали «Письма из Риги» Самарина, а также его «Окраины России»? А изучают ли «Философию культа» Флоренского в школе? У меня была одна студентка француженка. Она говорила, что во Франции философия преподается в уже школе, Декарт у них - это настольная книга! Чем отличается французский школьник от русского? У нас нужно повторять и запоминать, у них пытаются заставить работать воображение. Русскую философию нужно читать в школе, чтобы у учеников вкус появился. Тот же Соловьев. Почему же нельзя в школе изучать его «Три разговора»? До вузов еще. И смотришь, может быть, что-то и изменится у нас. Мало ли что бывает.
Оживление, смех, аплодисменты
А.А. Ермичёв: Прошу вас, барышня!
Вопрос: Я представитель молодого поколения в этой аудитории и хочу поспорить. А почему вы считаете, что в школках сейчас не философствуют, детей не подводят к тому, чтобы что-то проявлять? Допустим, я по истории писала работу по Пушкину, у него тоже своя философия. Я считаю, что это русская философия. А почему вы говорите, что философия в России началась с XIX века? Ведь есть Аполлон Григорьев, у которого тоже…
Из зала: Так это XIX век!
Вопрос: Ну почему? (смех в зале)
Из зала: В чем вопрос-то вообще?
Вопрос: В чем вопрос? Ну, точнее, это не вопрос даже, а …
Александр Александрович Ермичёв стучит кулаком по столу
Вопрос: Философская мысль она в литературе, в российской литературе она присутствует везде. И Пушкин в свою очередь был философом. Или вы не считает его философом?
Ф.И. Гиренок: Что касается Пушкина. Я знаю двух людей – это Николая 1 и Чаадаева, которые говорили, что Пушкин - умнейший человек в России. И это правда. Например, вы хотите узнать, что такое свобода. Ответ вы найдете у Пушкина: свобода – это каприз, прихоть. А вот ответ Канта: свобода – это произвол. Два ответа и один смысл. Пушкин очень умный человек. И это в России понималось, вернее два человека точно это понимали (смех в зале). Что касается философии Пушкина. Пушкин - не философ. В начале 19 века молодые люди ясно осознавали, что в Европе есть все, а у нас ничего нет – литературы нет, музыки нет, живописи нет, нет вообще ничего. Мы дикари. И молодые люди приходят к выводу: надо что-то делать. Литературу надо делать, философию надо делать, музыка нам нужна, нам всё нужно, мы все сделаем. У них была наглость. У нас ее нет. А хочется, чтобы была.
А.А. Ермичёв: Азарт.
Ф.И. Гиренок: Азарт, энтузиазм. Я назвал это наглостью. В Европе есть Гете, Шекспир за спиной, а в России? Никого. И несмотря на это, русские ребята сделали невозможное - литературу, без которой сегодня нельзя представить мировую литературу, музыку, живопись. Киреевский с Хомяковым создали проект русской философии. Во всяком случае, у нас в XIX-XX веках появляются десятки первоклассных гениальных философов. Конечно, не мы придумали философию. Эту форму сознания мы позаимствовали в Европе. Нас нужно завести, воодушевить, тогда всё возможно. Дисциплинированный энтузиазм русских молодых людей породил евразийство. А без энтузиазма получается какое-то Сколково. Сейчас я расскажу про евразийство.
А.А. Ермичёв: Бога ради!
Ф.И. Гиренок: Значит, что получилось? Молодые ребята, изгнанные революцией, попали в желанную Европу. Но о чем они там думают? Только о России. С легкой руки Чаадаева, Россия стала предметом русской философии. И сидят они в Софии, в каком-то кафе и думают: « надо что-то делать». И они сделали. Получилось Евразийство. Почему у нас ничего не получается? Отчего мы такие дохлые какие-то (смех в зале). Видимо, потому, что нам ничего не нужно. Мы хотим попасть в какой-нибудь офис и там застрять. Они могли, а мы не можем. У нас нет куража. Мы не пассионарии.
А.А. Ермичёв: Вопросы еще? Нет более вопросов. Спасибо большое!
Аплодисменты
<…>
А.А. Ермичёв: Федор Иванович, вам заключительное слово, и после этого те, кто пожелает испить чаю – в 503 аудиторию.
Ф.И. Гиренок: Я внимательно слушал выступления. Всем говорю спасибо. Мне было интересно всё, что здесь говорилось. Теперь просто несколько реплик.
А.А. Ермичёв: Да, конечно.
Ф.И. Гиренок: Начну с того, что меня немного задело. Вот, например, (А.А. Ермичёву) с вас начнем (смех в зале). Вы прекрасно знаете отношение Федотова к русской интеллигенции. Что такое русская интеллигенция? Как говорил Розанов, она-то и есть погубительница России. Русская интеллигенция вообще неудачное изобретение, совершено неудачное.
А.А. Ермичёв: А кто делал русскую религиозную философию как не русская интеллигенция?
Ф.И. Гиренок: Просите, а кто это?
А.А. Ермичёв: Понял, давайте дальше, я понял. (Смех, аплодисменты)
Ф.И. Гиренок: В самом начале я выслушал речь о цельном человеке, о том, что предмет рукой философии – это цельный человек. Я хочу вернуться к этой теме. (А.А. Ермичёву) можно я чуть-чуть подобнее прокомментирую?
А.А. Ермичёв: Пожалуйста-пожалуйста!
Ф.И. Гиренок: Русский язык придает негативный оттенок слову «пустота». Если я кому-то говорю, что он «пустой человек», я наношу ему оскорбление. Когда говорят: «содержательный человек»,- это означает похвалу. Теперь я перекину знаки. «Содержательный человек» – это конченый человек. Почему? Потому что он переполнен разными содержаниями, он, как заставленная комната, в которой есть все, но нет человека. У содержательного человека нет возможности придти к себе. Чтобы стать пустым, нужно опустошиться. У пустого человека есть шанс встретиться с собой. Т.е. пустой человек - это человек, который имеет возможность заговорить от своего имени. Но то же самое происходит со словом «цельный». Когда говорят «цельный человек», «не разбрасывающийся человек», «сосредоточенный человек», собранный человек, тот, кто идет к цели и не отвлекается налево и направо, говорят о замечательном человеке. Я придаю другой смысл этому слову. Цельный человек – это жесткий человек, опасный, холодный, злой человек, который пройдет по трупам и не поморщится. А человек сомневающийся, «а прав ли я», немножко шизующий приобретает позитивный смысл. Поэтому говорить о том, что предметом русской философии является «цельный человек», я бы не стал.
Я слушал Батищева. Он у нас читал лекции на факультете. Но я его не знал близко. Его тексты были выполнены в диалектическом стиле. Что скрывалось за этой диалектикой, я не знаю. Надо посмотреть. Хотя я полагаю, что у него нет свойств русской дискурсивности.
Дальше, Подорога. Подорога,- это транслятор европейской философии в России. Но у нас большинство так называемых интеллектуалов являются трансляторами европейской мысли.
Я хотел привести несколько психиатрических примеров из Гегеля. Один больной отказывался есть по той причине, что он считал себя умершим. А мертвые не едят. Тогда врач ему говорит, раз ты умер, ложись в гроб, мы тебя похороним. Больной соглашается, это логично (смех в зале). Его похоронили, ну а рядом был другой гроб и там лежал актер. Потом все ушли, склеп опустел. Актер отодвигает крышку гроба, достает термос с кофе, бутерброды с колбасой и начинает есть. Тот не понял (смех в зале). А что, говорит, на том свете можно пить и есть? Естественно, - говорит актер,- давай, присоединяйся. Больной присоединился и вылечился. А об интеллигенции я сказал. …
А.А. Ермичёв: А что вы сказали об интеллигенции?
Ф.И. Гиренок: что я её не люблю.
А.А. Ермичёв: А что еще вы скажете про интеллигеницю?
Ф.И. Гиренок: я разделяю отношение к интеллигенции Федотова Георгия Петровича, у которого есть работа на эту тему.
А.А. Ермичёв: Есть.
Ф.И. Гиренок: Интеллигенция возникает и существует короткое время, интеллигентов всего было человек 50.
А.А. Ермичёв: Беспочвенность и утопичность.
Ф.И. Гиренок: Да. Все они ушли фактически в революционное движение.
А.А. Ермичёв: Ну, понятно, «Вехи» мы не будем обсуждать.
Ф.И. Гиренок: Не будем.
Аплодисменты
А.А. Ермичёв: (Федору Ивановичу Гиренку) Спасибо! (Аудитории) Друзья, спасибо до следующей встречи!